Пара для пай-ри (СИ)

   Потом Кузьмич снова осмотрел свой участок. На снегу возле собачьей будки валялся круглый предмет. Чуть подальше - нечто похожее на мохнатую лапу алабая.

   -- Уранка... собачка... -- прошептал Кузьмич.

   Но что-то еще было не так. Когда пришло понимание, Кузьмич даже протер глаза. Среди заснеженных силуэтов строений не было ни пугала, ни закутанных на зиму молодых плодовых деревьев. Словно бы они разбрелись кто куда. "С этим уже не справиться. Все. Кранты", -- решил Кузьмич. Мелькнула заманчивая мысль дождаться сына здесь, на чердаке. Конечно, он наверняка будет горевать всю жизнь, увидев замерзшего насмерть отца. Зато Кузьмич уйдет, больше никому не навредив. Как навредил, похоже, всем, кто оказался в доме этой ночью. Куда он спрятал Машу? Наверное, за сарай. Или в теплицу. А вот девчонок не тронул. Даже съехав с катушек, не смог тронуть детей. Ну хоть так... Хоть этим можно себя оправдать...

   Кузьмич перевел взгляд на дом Петровых, почти ничего не видя из-за намерзших слез. Утер глаза ладонью. Видимо, оцарапал веки, которые засочились теплым. Так и найдут его здесь, покойника, плакавшего кровавыми слезами. Люди не поймут, осудят и проклянут. Но сыновья... они-то, воспитанные им, должны понять. И простить. Хотя расплачиваться за сумасшествие отца предстоит именно им.

   Что такое?! Свет в доме Петровых мерцал, как это случалось с издыхающими лампами. Одно отличие - он умирал, став багровым. Ещё раз мелькнул закатным огнем и потух.

   Кузьмич скорчился у ледяной стены, обитой фанерой. Он ни на миг не усомнился, что в доме Петровых не осталось никого живого. А ведь он здесь, в своем коттедже! Значит, все случившееся не на его совести. Значит, виновата эта пришлая Маша. Ну что ж... Умирать ему уже не раз довелось. И от взрыва, и в провалившейся под лед озера машине, и на операционном столе после нападения гопников. Но ведь не помер, до сих шевелится. Может, и в самом деле он колдун, как сказал Лешак? Тогда в самый раз потягаться с Машей. Ведь скоро приедет сын с семьей. А уж за семью Кузьмич и мертвым постоит...

   Он еле разогнул руки-ноги, не с первой попытки оторвал себя от мерзлой фанеры, поднялся и заковылял к люку. К чуланчику не стал даже подходить, потому что никого там почувствовал. И оказался прав: девчонки сидели на корточках возле Лешака, смачно вгрызаясь в руки сторожа. Твари подняли на него светлые, с багровым отблеском глаза, но жуткой трапезы не прекратили. И не набросились. Отчего? Чуют в нем неживого? Или своего...

   Кузьмич растянул в улыбке губы. Это далось ему еще тяжелее, чем оторвать себя от промерзшей стены на чердаке и спуститься вниз.

   -- Кушайте... на здоровье... -- проговорил он и потянулся к углу печки.

   Кузьмич мог бы и с закрытыми глазами найти в своем с душой отстроенном доме любую вещь. Поэтому споро, не глядя, нащупал топорик для лучины. И без тени сомнений метнул его в светлую головенку с прядкой, вымазанной кровью сторожа. Тварь завалилась навзничь. Вторая не обратила на это внимания, вытянула сухожилие и попыталась перепилить его длинными зубами. Кузьмич наступил на хрупнувшую под его ногой грудь убитой, выдернул топорик, хекнул и развалил башку "сестричке". Отошел на шаг назад и с недоумением уставился на кровавое дело своих рук. А потом задохнулся от уколов страха и омерзения в подреберье: из оскаленных пастей хлынула, пузырясь, темная жижа с кусочками кожи и мяса Лешака. Тут же горла обеих тварей дернулись, послышался жуткий смех.

   Как случалось и раньше в особые моменты, Кузьмич не стал долго раздумывать. Если уж нельзя убить, то можно попробовать сжечь. Конечно, вместе с собой. Он еще сорок лет назад приучил себя к мысли, что нужно быть готовым к смерти в любой момент.

   Слух уловил, что открылась дверь в сени. В густой, жаркий воздух кухни ворвался ледяной сквозняк. Кузьмич не поднял на вошедшую глаз, только подумал, что эта Маша появилась как нельзя более кстати. Сейчас они все вместе полыхнут... Очистят мир...

   Эх, нужно было действовать немедленно!.. А Кузьмич глянул на Машу. И не смог пошевелиться.

   Невесткина одежка на ней сползала лохмами, открывая пыльное рваное тряпье. Рыжие кудри темнели, серые глаза заливала ночная чернота.

   "Пай-ри!" -- пронеслось в мыслях Кузьмича.

   Зарубленные твари поползли к ногам лже-Маши, забрались под рваный, местами прожженный подол. Кузьмич опустил взгляд на багровые следы на светлом линолеуме, потом снова впился зрачками в лицо той, которая все-таки добралась до него. Через сорок лет смерти.

   ***

   Именно столько лет назад в Афгане он услышал это поганое слово "пай-ри" от каптерщика Федьки, похожего на таджика, маленького ростом, но верткого. Федька никогда не покидал каптерки, в наряды не ходил, но знал все на свете.

   Это он организовал им, необстрелянным, полный полиэтиленовый пакет "кишмишевки", местного самогона. Выцыганил все, что удалось спрятать при проверке - сотни две рублей да пару крестиков. Но не обманул. Однако "сидеть" за сабантуем отказался.