Парад Солнца (ЛП)

— Конечно же, я найду его первая! Но я даже вообразить не могу, что стала бы тебе помогать, пусть это выгодно мне самой, если ты…

— Какое лицемерие.

— …Вернуть Волдеморта, или пытаться изменить исход войны…

— Вернуть… Воскресить… — он уставился на неё так, словно она только что привела доказательство его нечистокровности.

— Не делай вид, будто ты не знаешь, что ходили слухи о таких его способностях.

— Ты что, не читала судебные отчёты? Или ты всегда делаешь выводы, не изучив все факты? Но, полагаю, то, что я Малфой, само по себе подразумевает, будто я желаю вернуть Тёмного Лорда…

— А с чего бы мне тратить время на чтение судебных отчетов, которые, скорее всего, являются сфабрикованным бредом Трелони, призванным отмазать тебя от тюрьмы?

— Веритасерум действительно оставляет возможность для фальсификации, правда? Но я готов поспорить…

— О, мне надо было завершить образование, оправиться после войны, похоронить друзей и сделать миллион других гораздо более важных вещей, но — погодите-ка! Дайте мне почитать малфоевские…

— …И вместо этого ты делаешь…

— …По-прежнему зовешь его Тёмным Лордом, а меня грязнокровкой, так что я поверю…

— Да какая разница! Это всего лишь слово!

Гермиона уставилась на него, открыв рот — разведя руки в стороны, он чуть пожал плечами.

— Вс… — начала она, но сбилась, подавившись слюной и собственным языком.

— Это как «хрень», «пирог» или…

— «Пирог»? «Пирог»? Ты не в своем уме?

— Я произносил его тысячу раз, оно ничего не значит! Использование слова не подразумевает…

— Я была рядом в половине тех случаев, когда ты его использовал. Из-за него началась война. Это слово олицетворяет собой расизм, с которым познакомил меня ты, и оно ничего не значит? — ей хотелось ударить его. Хотелось врезать ему по голове, чтобы хоть какие-то нейроны в его мозгах встали на место.

— Это ты придаёшь ему такое значение! Я употребляю слово «грязнокровка» с того момента, как научился говорить, чтобы описать таких как ты…

— Это значение ему придаёшь ты! Ты наделил его такой силой, когда поставил на руку ту татуировку, натянул капюшон и маску и присоединился к кучке тех, кто из-за него убивал. Речь никогда не шла всего лишь о слове! И вот ты стоишь и заявляешь, что я сужу о тебе на основании беспочвенных предположений! А как насчёт беспочвенной ненависти, благодаря которой ты так резво присоединился к тем, кто горел желанием истреблять людей безо всякой на то причины!

Малфой пристально смотрел на неё в ответ — опустив руки, он хлопнул себя ладонями по бокам. Краска постепенно сходила с его лица, вена на виске исчезала. Вытянувшись в струну, он не шевелился и не сводил с Гермионы глаз. Похоже, она слегка потеряла над собой контроль, её злое быстрое дыхание будто бы разогнало все бушующие между ними эмоции. Ей хотелось пройтись, встряхнуть руками, чем-нибудь в него запустить — что угодно, лишь бы подвигаться и уничтожить ту тяжесть, что сковала ей грудь.

— Нечего сказать? — с горьким весельем произнесла она.

— Нечего, что имело бы для тебя значение, — его голос ничего не выражал. Ваниль, лёд, белая стена. Его голос звучал бесцветно.

Она ненавидела это. Она хотела, чтобы он назвал причину. Хотела, чтобы он каким-то образом нашёл оправдание всему — прямо сейчас, в эту минуту. И не только тому, что натворил сам, но и тому, что пришлось делать им всем. Она хотела, чтобы он назвал ей причину произошедшего с Фредом, Дамблдором, Люпином, Тонкс, Грюмом и остальными. Хотела, чтобы он объяснил ей, чем таким важным можно оправдать то, что Гарри так и не перестал вскакивать от тревожного взгляда или стука в дверь. Что её родители никогда не смогут доверять ей полностью, что ничего больше не будет так, как прежде.

Она хотела, чтобы он сломался. Чтобы треснули все они: эти стоические физиономии тех, кто после войны отправился в Азкабан — выражение лица его отца осталось прежним после всех сделанных им щедрых пожертвований. Тех людей, которые не праздновали годовщину победы Гарри и смерти Волдеморта. Она винила их всех и хотела, чтобы они сломались.

Вероятно, она просила о невозможном. Наверное, Малфой тоже это понимал. Ничто не могло оправдать ненависть, убийство или войну. Ничто не могло повернуть всё так, будто подобное нормально.

— Ты прав. Ты ненавидел людей, ненавидел меня лишь по одной причине…

— Я ненавидел тебя потому, что не знал ничего другого! Это как завязывать шнурки, одеваться или держать вил…

— Ненавидеть? — в её голосе звучало недоумение — словно это была самая нелепая вещь, которую ей доводилось слышать.

— Да! Это чертовски легко! Меня так учили, и ничто этого не опровергало. Я…

— Так, значит, смысл в том, что «грязнокровка» смогла превзойти тебя в отметках, всё же был? Это…

— Это неважно! Не тешь себя надеждой, будто я ненавидел тебя только лишь из-за статуса твоей крови!

— Я не говорю о ненависти по отношению ко мне! Я говорю о маг…

— Нет, говоришь! Разве не в этом всё дело? Ты плакала в гриффиндорской башне, потому что я задел твои чувства словом, которого ты даже не понимала? И не понимаешь до сих пор.