Парадокс Тесея

С фантазией о восстановлении бального зала можно распрощаться. Без Лилиных знаний Нельсону не справиться. Но убеждать ее он больше не мог. Не понимал как. Да и ни к чему подкидывать в этот костер – из переживаний и неудовлетворенных насущных потребностей – позолоченные гнилые дровишки в виде утопических реставрационных задач.

Пока Нельсон донимал себя этими думами, Лиля бродила по залу. Поначалу витала невесомой дымкой, будто старалась постичь пространство. Потом принялась понемногу осваивать: обследовала сколы лепнины, поскоблила разложившийся от сырости паркетный лак, собрала фрагменты разбитого панно. Сосредоточенно всматривалась по очереди в оба зеркала – изучала их крапчатую поверхность, минуя свое отражение. Слегка поглаживала шероховатые, со струпьями краски стены, подобно тому как сам Нельсон любовно касался ее, Лилиной, шелушившейся кожи. Не потому ли она пошла в реставрацию? Чтобы, излечивая здания, помогать себе?

Болезнь определенно изводила ее, причем разум страдал не меньше тела. Когда они только познакомились, Нельсон отметил некую скованность, по-своему даже привлекательную, которую списал на юный возраст и неопытность. Вся зажималась – он буквально ощущал кончиками пальцев, как твердели от настойчивых прикосновений, будто глина после обжига, ее мышцы под одеждой. А эти ледяные русалочьи руки… Но он же, в общем, не трепетный мальчик, на одних лишь прогулках по Петербургу да разговорах долго не протянул бы. Что-то изменилось в тот вечер, когда они стали очевидцами замороченной акции на Литейном, а после пришли в мастерскую. Она расстегнула рубашку – и стояла перед ним расцвеченная проклятием безысходной неземной красы. Тогда он и узнал, что ее внешняя стесненность обманчивого свойства – как холод кипящей воды или прочность ртути.

Однако Лилин псориаз вовсе не был проклятием, чем она его считала. Он просто был. Рисовал на коже прихотливые формы вроде несуществующих багряных созвездий – и Нельсон гадал по ним, словно волхв, будто путник вникал в эти небесные карты, которые, по его убеждению, могли привести к Лиле с той стороны, куда она сама смотреть не желала. Временами к любви Нельсона прибавлялась еле заметная жалость – как дождь опресняет соленое море, – но не из-за недуга, а из-за ее отношения к нему. Из-за того, как она одергивала длинный рукав, стоило показаться пятнышку, как торопливо стряхивала с простыни отмершие клеточки кожи, напоминавшие овсяные хлопья.

Той ночью, когда Лиля впервые уснула рядом с ним в мастерской, он лежал, чувствуя на плече тепло и тяжесть ее сна, скульптурную хрупкость всего ее состава. Курил, благостно опустошенный в паху, и вдруг вспомнил о своей натуралистичной, плотской керамике. Возникла идея. Осторожно, чтобы не потревожить Лилю, Нельсон затушил сигарету и встал со впалого дивана. Круг включать нельзя, загудит – разбудит. К счастью, заготовка, которую они вылепили, только-только начала подсыхать. Он взял сыроватое изделие и ковырнул глину проволочной петлей инструмента так, что от стенки отделилась пластинка размером с арбузное зернышко. Раздавил ее плоским концом стека, им же нанес рельефную овсяную текстуру. Сделал россыпь таких хлопьев, весьма правдоподобных, после чего перенес их пинцетом обратно на смоченный изгиб вазы. Поставил сушиться подальше, чтобы она не попалась на глаза Лиле.

Обнаружив наутро, что эксперимент удался, Нельсон решил продолжить. За три месяца испробовал всякие техники, чтобы повторить шершавый узор псориаза, пусть и не был уверен, что покажет результаты Лиле. Может быть, когда-нибудь. Преодолел неприязнь к гончарному кругу – ручной лепкой невозможно передать совершенство Лилиной сути – не столько тела, сколько ее непримиримого, сверхтребовательного стремления к идеалу, которое довершало ее, как негативное пространство в рисунке есть часть художественной формы, придающей ему целостность.

* * *

Меж тем Лиля все больше сливалась с бальным залом, на ощупь читала со стен его прошлое. Сколько времени они промолчали? Бог знает.

Одно из овальных окошек под потолком наполнилось солнцем. Это был уже не тот прожектор, который раньше беспощадно высвечивал изъяны особняка. В зале засиял мерклый граненый луч – скорее даже лунный, не солнечный – и, найдя на полу неподалеку от Лили в складках сбитого сукна нечто блестящее, высек сноп сиреневатых радуг.

Лиля опустилась на колени, будто служительница храма этой странной дневной луны. Искры прошли сквозь пальцы, а на ладони остались хрусталики – подвески исчезнувшей люстры. Она зажала их в кулаке.

– Давай попробуем.

Короткая фраза на мгновение вышибла из Нельсона дух.

– Ты серьезно?

– Да. Только не рассчитывай на полное восстановление. Приведем в порядок, законсервируем, что сможем.

Нельсон кинулся было к ней, но споткнулся о тряпку и, падая, со всей дури всадил локоть в стену. Что-то треснуло, руку проштопали мириады электрических игл. Лиля вскрикнула.

– Сломал!

– Не, – Нельсон медленно согнул и разогнул онемевший локоть, – нормально. Ушибся немного.

– Ты кронштейн сломал!