Параллели сходятся

Весь советский народ тяжело переживал эту страшную трагедию поволжских крестьян, голодающих из-за необычайной засухи. Шёл сбор средств. Люди отдавали последние копейки, всё, что могут. До сих пор помню плакат с изображением истощённого крестьянина, протягивающего руку. А наверху надпись: “Помоги”.

В то время начинался нэп, и вполне естественно, что такие развлечения вроде балов-маскарадов, один из которых я изобразил на рисунке, привлекали богатую нэповскую публику, и средства это давало большие.

Мне же, по наивности и политической незрелости, такой бал показался глумлением над горем народным: ведь тогда голодали 20 миллионов человек. И я не сдержал своих чувств, так как не понимал и не принимал нэпа. Вернее, не самую политику, а представителей вновь рождённой буржуазии. Пожалуй, более отвратительных буржуев, чем нэпачи, я за свою жизнь не видел. Неприкрытая наглость, хамство, презрение к трудовому народу, жажда удовольствий и полная аморальность поступков.

Когда всё это поставишь рядом с трагедией крестьянства Поволжья, то становится буквально не по себе.

Через некоторое время я прочёл стихи Маяковского “Сволочи”, где он возмущался нэповской буржуазией, теми, кто не хочет помочь голодающим. Маяковский писал:

“Москва.

Жалоба сборщицы:

в “Ампирах” морщатся

или дадут

тридцатирублёвку,

вышедшую из употребления в 1918 году”.

Розовый альбом меня уже не привлекал, по своей сути он напоминал альбомные стишки, которыми балуются в мещанских салонах. И пусть мне всего пятнадцать, но время-то, время какое! Стыдно ерундой заниматься! Время диктует, требует тебя всего. Незамедлительно и безоговорочно! Руки есть? Есть, но белые, нежные, без единой мозольки. Когда поступил в рабфак, ребята потешались над ними. Ну, ничего, есть ещё голова. Правда, в ней много мусора, но попадаются кое-какие полезные мысли, идеи. Руки умеют держать карандаш и кисть, но хорошо рисовать ещё не научились. Значит, надо придумать, как с этими скромными возможностями рисовальщика выражать свои мысли на бумаге. Опыт был приобретён в рабфаковских стенных и рукописных изданиях, где я восполнял своё недостаточное художественное “полуобразование” — пробыл я в училище, наверное, года два — придумывал всяческие фотомонтажи, работал аппликацией. Причём сейчас уже могу сказать чистосердечно, что многие из этих композиций были удачными в отличие от других поисков на разных параллелях.

И вот настало странное ощущение “невесомости”. Тогда я не мог применить это понятие. Сейчас же, вспоминая те ощущения, я представляю себе, что болтался в каком-то пустом пространстве и не знал, в какую сторону податься. А кроме того, я чувствовал и свою “невесомость” в смысле общественной полезности. И не только тогда, с самомнением юности, но и сейчас я верю, что даже в пятнадцать лет, коли есть у тебя творческие способности — неважно в какой области, — пора выходить за школьные стены и приносить радость самым разным людям, или, говоря канцелярским языком, заниматься общественно полезной деятельностью.

Вот с этим самомнением и жаждой той самой небесполезной деятельности я пришёл в редакцию комсомольской газеты “Молодой коммунар”. Показал кое-какие карикатуры и спросил:

— А что сейчас больше всего волнует редакцию?

Кто то из сотрудников пожаловался, что из комсомольских организаций очень мало присылают заметок. Нет конкретного материала.

— Мы всех своих сотрудников разослали по местам, — продолжал жаловаться белобрысенький паренёк. — Выжимают заметки как только могут.

Впервые я встретился с буднями редакционной кухни и по наивности усмотрел в нехватке заметок для газеты очень важную тему, которую бы надо осветить в печати. Казалось, мой опыт карикатуриста в рабфаковских газетах может пригодиться. Правда, я отдавал себе отчёт, что мы не затрагивали каких-либо серьёзных проблем, интересных широким массам, и мои карикатуры не поднимались выше сугубо местных событий. Высмеивались лентяи, отмечались недостатки столовой, быта в общежитии или, например, такой вопиющий факт: комната, где я жил с десятком товарищей, находилась на первом этаже. Ночью, когда все уже спали, в окно заглянули проходившие мимо земляки, друзья кого-то из наших ребят. Я проснулся от раздирающих звуков гармони и оглушительного топота. Оказывается, земляки решили отметить свою встречу традиционным переплясом. Кто кого победит — ребята из деревни Селезнёвки или из шахтёрского посёлка. Соревнование закончилось к утру — тогда КВН ещё не было, — и те, кто хотел уснуть, слышали нечто отнюдь не похожее на колыбельную: “Николай, давай закурим, Николай, давай закурим. Закуривай, Николай!”