Тут же встали Костенко, Некрасов и радист Строганов. Чуть помедлив, поднялся барон фон Тильзе. Поляки, переглянувшись, тоже встали, включая водителя — старший из поляков негромко произнёс:
— Nie rozumiemy dobrze rosyjskiego, ale jeśli musimy umrzeć, jesteśmy gotowi…[217]
Савушкин кивнул.
— Строганов, ты с лейтенантом сопровождаешь Галимзянова и его радиста. Пан Студзинский, вы йдете з моими хлопаками до Цитадели. Встречаемся завтра в костёле у пана Анджея. Остальные — за мной!
Группа разделилась. Галимзянов с радистом, лейтенант со Строгановым и старший поляк направились к старому руслу, Савушкин же с Некрасовым, Костенко, бароном фон Тильзе и тремя повстанцами двинулись в противоположную сторону.
Костенко спросил тревожно:
— Який план, товарищ капитан?
Савушкин пожал плечами.
— Обыкновенный. Занимаем позицию, открываем огонь и отвлекаем на себя немцев — наши под шумок просачиваются через их позиции. Всё просто…
Костенко кивнул.
— Куда вже проще. Умереть завжды просто…
— А ты что предлагаешь?
— Там батарея, дэсь метрах в шестистах.
— Ну?
— Дэ пушки — там снаряды.
— И?
— Я з Некрасовым пидползаем до тых пушек, находим дэ у них боезапас, тихо режем часового и подрываем всэ. У мэни в ранце всё есть…
— Принимается. Только мы вас прикрываем огнём.
Костенко кивнул.
— А кто против? Всегда за!
Минут сорок у них ушло на то, чтобы найти наиболее удобную позицию на опушке леска, и примерно столько же — на то, чтобы Костенко с Некрасовым, где ползком, где на полусогнутых, где короткими перебежками — смогли подобраться к грузовику с ящиками, стоящему в ста метрах от гаубиц под маскировочной сетью.
Савушкин, гдядя на часы, напряжённо следил за секундной стрелкой. Договорились с Костенко ровно на час ночи — осталось десять секунд. Девять… Восемь… Семь… Шесть…
— Приготовится к бою! В момент взрыва открываем огонь по позиции артиллерии!
Три… Два… Один…
— Огонь!
Ночь раскололась. На месте грузовика вспыхнул яркий огненный шар, от мощного взрыва заложило уши, тяжко вздрогнула земля. Рядом с Савушкиным забухали винтовки поляков и барона. Капитан, не целясь — всё равно с такой дистанции из «парабеллума» никуда не попадёшь — выпустил обойму, перезарядил пистолет, вскинул его — и понял, что стрельбы достаточно: на позициях батареи творился сущий Армагеддон. Взрывной волной перевернуло два из четырех орудий, повалило деревья вокруг батареи, расчеты метались вокруг гаубиц в ужасе, не зная, что предпринять, да и поляки с бароном, судя по нескольким неподвижным фигурам у капониров, не зря лупили из своих винтовок. Уцелели ли наши, вот вопрос…
Уцелели. Через полчаса к опушке из густого кустарника, согнувшись в три погибели, выскочили две фигуры и мгновенно исчезли среди ельника. Живы, черти!
Костенко, едва отдышавшись, доложил:
— Три шашки. Обрезали шнур на максимум, тридцать секунд. Еле ушли…
— Бачив. Всё, уходим! Немцам сейчас точно не до нас…
На рассвете Савушкин, его люди, поляки и барон добрались до ограды костёла — где их ждали Котёночкин и радист группы. Ни Галимзянова, ни сержанта Фёдорова, ни пана Студзинского с ними не было…
Глава двадцать третья
— Нет?
Лейтенант тяжело вздохнул.
— Нет.
— Где?
Котёночкин виновато пожал плечами.
— Не смогли вынести. Остались у форта…
Савушкин помолчал, а затем, покачав головой, промолвил:
— Ладно, вы и не могли их вытащить. Трое… — Шифроблокнот?
— Женя успел достать из планшета Юрки. У него.
Савушкин, повернувшись к радисту, протянул руку:
— Давай.
Строганов, достав из-за пазухи пакет, проговорил вполголоса:
— Надо сжечь и акт составить.
Капитан кивнул.
— Само собой…
Разведчики замолчали. Слышно было, как тикают часы на стене гостиной пана Шульмана, как стучат каблуки прохожих по тротуару перед домом. Молчание было тягостным, тяжёлым, глухим — к смерти товарищей нельзя привыкнуть даже на войне…
Савушкин повернулся к старшине.
— Олег, там где-то была бутылка шнапса. Доставай. Помянем ребят…
Костенко кивнул, встал из-за стола, прошёл в коридор, и вернулся с бутылкой.
— Разливай. Володя, как всё было, расскажи кратко.
Котёночкин пожал плечами.