Парашюты над Вислой

— То, что мой родной язык — русский — то есть заслуга моей матки, она родом з Рязанской губернии, мой ойтец там работал часовых дел мастером. Но я поляк. Вы должны это понимать. В марте восемнадцатого, когда наш полк закончился, как и вся российская императорская армия — у нас со Збышком оказались разные пути. Он летом семнадцатого года стал членом полкового комитета, вступил в большевики, и после Брест-Литовского мира уехал в Москву. Я — в Польшу. Там были немцы, но по оптации они пропускали поляков. А осенью восемнадцатого возникла Польша. В следующем году случилась война меж поляками и большевиками. Я не захотел в ней принимать участие и уехал во Францию, работать на шахтах. Тогда в Лотарингии французы меняли шахтёров-немцев на поляков. Многие поляки тогда поехали на запад… — Старик замолчал, налил себе и Савушкину чая, и продолжил, отхлебнув пару глотков: — Как я жил — это мелочи. Вернулся в Польшу с началом кризиса. Уголь стал не нужен, как и шахтёры… В тридцать первом году это было. Работал в Лодзи, в Варшаве. Но хотелось на родину, в пущу. Во Франции я накопил трохи франков, купил два гектары земли и этот дом. В тридцать шестом получил от Збышка письмо, был рад, что он жив. Но в тридцать восьмом письма прекратились… — И снова старик замолчал.

Савушкин про себя вздохнул. Так вот откуда у «товарища Збигнева» — железные зубы… Тридцать восьмой. Вторая волна. А в сороковом, судя по всему, выпустили — тогда многих ранее арестованных деятелей Коминтерна выпускали. Понятно…

Пан Заремба продолжил:

— В тридцать девятом, после сентябрьской катастрофы, сюда пришли немцы. Начались исчезновения людей, прежде всего — евреев. В Ожаруве их скоро совсем не стало… В Варшаве всех евреев загнали в гетто, а в прошлом году, после восстания — начали куда-то вывозить. Варшавяне шепчутся, что на смерть…Немцы объявили, что Польши больше нет, что теперь это — Генерал-губернаторство, столица — Краков, гражданства у поляков — нет, прав — нет, и будущего — тоже нет. Этого они не объявляли, так они решили. Закрыли все театры, библиотеки, музеи, читальни в сёлах. Закрыли газеты. Запретили печатать книги на польском. Любые. Библиотеку Сейма вывезли в Берлин и Бреслау. Даже алтарь Мариацкого костёла вывезли из Кракова…В Польше не можно болей быть поляком… — Помолчал. Затем, едва заметно улыбнувшись, сказал: — В мае сорок первого от вас был человек. Мальчишка совсем. Страшно плохо говорил по-польску. Передал привет от Збышка и сказал ждать вас…

— Нас!? — Изумлённо переспросил Савушкин.

— Ну, не тебя, капитан, а русских. Для разведки. И вот три года я вас жду… А в прошлом году случилось ЭТО…

Капитан обескураженно спросил:

— Что ЭТО?

Старик тяжело вздохнул, хлебнул остывшего чая и коротко бросил:

— Смоленск. — Помолчав, продолжил: — Немцы в апреле сорок третьего объявили, что большевики в окрестностях Смоленска расстреляли пленных польских офицерув. Привезли на место расстрела врачей, специалистов по трупам из-за границы. Польскую миссию Красного Креста… Печатали во всех своих газетах, по радио… По фамилиям, званиям… Почти пятнадцать тысяч офицерув. Сказали, что НКВД расстреляло в мае сорокового года.

Савушкин сидел, оглушённый страшной новостью, не в состоянии что-то ответить. Пан Заремба продолжил:

— У нас многие поверили. Особенно те, кто знаком с роднёй тых офицерув. Они ведь получали письма из лагера — до мая сорокового. А потом письма перестали приходить… Я — старый русский солдат, я всегда говорил своим — этому не можно верить. Офицерув убили немцы, инакш быть не может. Немцы! Но комиссия Красного Креста… Заграничные специалисты… Вдобавок — многие помнили войну с большевиками… — Старик вздохнул, допил чай, и добавил: — Так что вот такие дела, капитан…

Савушкин покачал головой.

— Я об этом ничего не слышал… хотя нет, было какое-то опровержение Совинформбюро, в это же время. Но я пропустил его мимо… О том, что осенью тридцать девятого интернировали поляков — знаю, у нас об этом писали. Но я думал, что они все в армии Андерса…

Пан Заремба отрицательно покачал головой.

— От них нема вестей с весны сорокового…

Капитан помолчал, подумал, а затем сказал:

— Нет. Не может быть! Зачем? — Внезапно оживившись, спросил: — Ты сказал — огласили фамилии и звания? Всех офицеров?

Пан Заремба кивнул.

— Так. Пофамильно.

Савушкин облегченно вздохнул.

— Это немцы. Точно не наши!

— Откуда ты знаешь? Ты ведь об этом узнал только что? — С едва уловимой надеждой спросил хозяин дома.

— Фамилии. И звания. Значит, у тех, кто их озвучил — были на руках списки или документы. Или то и другое.

— Так. Немцы объявили, и международная комиссия подтвердила — на трупах были документы, личные вещи, деньги.

Савушкин про себя грустно улыбнулся. Наверное, хорошо, что этот старый и мудрый поляк не знает подробностей нашей довоенной жизни…