Парашюты над Вислой

— Хорошо. Тогда выдвигаемся в тот сквер — не зря ж они по нему лупили. Там должны быть повстанцы — нам надо сориентироваться на местности, а то будем тут блукать до второго пришествия… Всё, по коням! Идём через развалины справа. Костенко, теперь ты — пулемётчик. — На это старшина только хмыкнул, но промолчал. Лейтенант же спросил озабоченно:

— А где ленты будем набивать? Сейчас этот машиненгевер — бесполезный пуд железа…

— А в скверике и набьём. Забери, кстати, у Вити патроны. Или где подальше, затишней… Всё, вперед! Некрасов — разведка, остальные за ним!

Впятером они по очереди перебежали улицу, продрались через развалины газовой подстанции, вышли в сквер — и обнаружили цель, по которой били покойные пулемётчики: меж срубленных орудийным огнём деревьев стоял броневик «Панар» со здоровенной дырой в борту. Машина давно уже не подавала признаков жизни — но с двухсот метров вполне себе производила впечатление живой и опасной. То-то эсэсовцы лупили по ней с бешеным азартом…

— Броневик. — кивнул на останки боевой машины Котёночкин, опуская на землю тяжеленный ящик с патронами.

— Вижу, что не танк. Значит, тут были позиции повстанцев. Теперь ещё осторожнее!

Разведчики обошли погибиший «панар», углубились в развалины стоящего у сквера дома — и тут до них донеслась ружейно-пулемётная перестрелка метрах в трехстах на север.

Савушкин вслушался в доносящиеся звуки. Маузеровские карабины и немецкие пулемёты с обеих сторон, перемежаемые стрёкотом автоматов. Не похоже на «шмайсеры», подумал капитан. Темп огня погуще и звук звонче. Но не ППШ…

— Наши вроде восточнее. Будем двигаться туда, постараемся поддержать, если что, огнём.

— Ленты. — Буркнул Костенко, явно недовольный своей новой ролью. Немудрено, даже без треноги MG-42 двенадцать килограмм весит, потаскай такую дуру по развалинам, да ещё и ночью…

— Сколько их у тебя? — спросил Савушкин.

— Четыре. И ящик патронов на тысячу. Аккурат… — ответил старшина.

— Хорошо. Сейчас все дружно набиваем ленты, лейтенант — в дозор.

Вчетвером они довольно быстро оснастили металлические ленты патронами — вперемешку, как Бог на душу положит, перемежая бронебойные с трассерами. Костенко не преминул заметить:

— Не то, что наши, к «максиму», матерчатые. Под дождь попадут — и всё, сворачивай шарманку, в приёмник лента не лезет. Беда…

Савушкин усмехнулся.

— Сейчас ленты или брезентовые, или металлические, как у немцев. Так что не плачь.

— Та я шо, я ж ничего… Готово, товарищ капитан!

— Всё, навьючиваемся лентами и начинаем движение. Лейтенант, что там впереди?

— Вспышки и шум боя. Больше пока ничего не разберу.

Как можно ниже прижимаясь к земле, разведчики перебежали открытое пространство, бывшее когда-то площадью, осторожно, держа оружие наизготовку, обошли вполне благополучно выглядевший трехэтажный особняк, и, оставив место боя слева — двинулись дальше по когда-то, наверное, тенистому переулку — сейчас он был завален срубленными артиллерией липами — прижимаясь к стенам домов.

«Интересно, где жители?» — подумал Савушкин. Никакой эвакуации Варшавы никто не проводил, а это значит — тут должно быть тьма народу. Где они все?

Вскоре он получил ответ на свой вопрос. Перебегая через очередной проулок, они внезапно наткнулись на трёх женщин — лихорадочно потрошащих какой-то здоровенный тюк. Польки, подняв глаза на чужаков и убедившись, что опасности от них можно не ждать — бело-красные повязки на рукавах об этом говорили красноречивее всяких слов — вновь принялись деятельно упаковывать в вещмешки какие-то банки и коробки. Как только мешки были наполнены — из дверей в подвал выскочили трое мальчишек, схватили вещмешки и сиганули с ними обратно.

Савушкин подошёл к дамам.

— Добраноц, пани! — Женщины негромко ответили, не отрываясь от своего занятия ни на секунду. Савушкин продолжил: — А где ест спадохрон?

Одна из маркитанток махнула рукой в сторону подвала:

— W lochu. Bandaże są z niego wycinane.[190]

— Потшебуйемы одпочынку. Не бенджемы ци пшезшконджачь?

— Idź. Długi czas i tak tam nie siedzisz…[191]

Савушкин махнул рукой своим, и они спустились в подвал. Лучше бы они этого не делали…

Тяжёлый, спёртый воздух, запахи тления, давно ношеной грязной одежды, камфары, тошнотворные запахи гниющей плоти. Как эти люди всем этим дышат? А людей было много, очень много. Десятки человек, сидящих и лежащих на полу — так плотно, что вряд ли бы нашлось место поставить табурет. Плачущие дети, бредящие раненые, угрюмо смотрящие в одну точку старики. До смерти уставшие, растрёпанные, в грязных лохмотьях женщины. Маленький подвал приютил не менее сотни человек — находящихся в ужасной скученности и антисанитарии.

К Савушкину подошла пожилая полька.

— Skąd? — коротко спросила, а в глазах — такая тоска и безысходность, что у капитана по спине пробежали мурашки.

— З Чернякува.

Тётка кивнула.

— Czy są już Niemcy?

Савушкин отрицательно покачал головой.

— Еще не.

— Kiedy skończysz?

— Нье вем. Нема пшиказу капитулировачь…

Старуха, вслушавшись в его слова, вдруг встрепенулась.

— Nie jesteś Polakiem!

Савушкин кивнул.

— Армия Червона.