Пардес

– Ой, да ладно, – я понизил голос и отчего-то бросил подозрительный взгляд на хозяина магазина, – ничего я не…

Кайла вернулась в примерочную, переоделась в свое.

– Разве не очевидно, для кого это все?

– Она тут совершенно ни при чем. (Кайла перебросила платье через дверь примерочной, оно упало мне на голову.) Просто забавный костюм.

– Да одевайся ты как хочешь, – раздраженно сказала она, вышла из примерочной и закатила глаза. Хозяин магазинчика, пробивая ее покупку, сочувственно подмигнул мне.

* * *

– Нам заповедано пить, – втолковывал нам назавтра рабби Блум в своем кабинете, – так, чтобы не отличать Амана от Мордехая, этому учит Рава[250].

– Поэтому Рава – мой герой, – благоговейно произнес Оливер. – Я в этом очень махмир[251].

– Ты в этом махмир круглый год, – рассмеялся Ноах, – не только в Пурим.

Даже рабби Блум позволил себе усмехнуться.

– Повеление упиться до беспамятства – действие, к которому мистер Беллоу питает слабость, – не согласуется с ценностями Торы. В конце концов, в Гемаре ясно показано, как это опасно.

– Пир Рабы и рава Зейры, – подсказал я.

Рабби Блум кивнул:

– Раба, как учит нас Мегила, упился до одури и случайно убил рава Зейру, но по его молитве тот воскрес.

– Воскрешение по требованию, – вставил Амир. – Как удобно.

– На следующий год, – продолжал рабби Блум, – Раба вновь пригласил рава Зейру на сеуду, но тот отказался: “Не каждый час бывают чудеса”. Идеальный ответ.

– Обожаю эту историю, – признался Ноах.

– Разумеется, смысл в том, что в ночь разрешенного пьянства происходит кое-что поважнее. Почему нас поощряют допиться до состояния, в котором мы не отличаем одно от другого?

– Чтобы мы освободились от обыденности, – ответил Эван. – Обособились от самих себя, увидели жизнь в новом свете.

Амир грыз ноготь.

– Этому учит Зоар?

– В каком именно новом свете? – спросил рабби Блум.

– Алкоголь – лишь очередной способ сбросить груз самоосознания, – пояснил Эван. – Преодолеть наши обычные ограничения. Напившись как следует, мы впадаем в своего рода забытье.

– Мы изображаем различных персонажей, мы пьем, мы выходим за пределы наших тел, – сказал рабби Блум. – Мы делаем все это, чтобы заглянуть за рамки нашего “я”. Это очистительный опыт и уникальная возможность самопознания. Но и нечто большее. Это театр. Мы раскрываем в себе неограниченные творческие способности, нас увлекает стихия.

– И мы ощущаем божественность, – добавил Эван.

– Мы действительно стремимся почувствовать кдушу. Когда мы облечены лишь в наши тела, нам труднее обратить взор к высокому. Во время Пурима мы вспоминаем трагедию, которая едва не привела к уничтожению нашего народа, и нарушаем привычный ход жизни. Такова неразрывная связь меж Пуримом и Йом-Кипуром. В оба дня мы избежали беды, были на грани смерти, и это позволило установить новые отношения с божественным. В Йом-Кипур коэн гадоль бросает жребий, который определит, какой козел уцелеет. В Пурим Аман, да сотрется его имя, бросает жребий, дабы определить, когда отдать приказ об истреблении целого народа. То есть и в тот и в другой день жизнь человеческая зависит от чужой прихоти. Но на более высоком уровне оба дня в стремлении к максимальной святости требуют ритуалов, которые остраняют привычный нам мир, чтобы мы отдались творчеству и благочестию.

– Господи, – пробормотал Оливер в коридоре, когда нас отпустили, – я-то думал, смысл Пурима в том, чтобы увидеть, как мой отец напивается в лежку. Вот я дурак.

– Что, подпортили тебе Пурим? – пошутил Ноах.

– Нет, – сказал Эван, – наоборот.

* * *

Мы читали Мегилу в школе. Амир в костюме Дэнни Зуко[252] – косуха, до смешного обтягивающие джинсы, волосы набриолинены, бакенбарды уложены – читал ее в актовом зале. Возглавлял чтение сидящий на сцене рабби Блум в костюме Геродота (монашеское облачение, накладная борода, посох). В зале было шумно, девятиклассники гудели и разбрасывали серпантин при каждом упоминании имени Амана, а рабби Фельдман в образе Уолдо[253] гонялся за кем-то в костюме гориллы. Оливер, сексуальный почтальон, передавал фляжки. Эван прибыл в костюме Гарри Гудини, Ноах с Ребеккой оделись баскетболистом и чирлидершей, Реми была Женщиной-кошкой, а Дэвис – президентом Тафтом, застрявшим в ванне, с резиновой уточкой и прочим. Зал ахнул при виде Софии в длинном белом платье без рукавов, расшитом золотом, со струящимися шелковыми лентами сзади и блестящими браслетами на запястьях и предплечьях. Голову ее украшала усыпанная бисером позолоченная диадема.

– Кто она? – спросил я у Ребекки, стараясь не выдать отчаяния, – спросил шепотом, чтобы не услышала Кайла, сидящая слева от меня.

Ребекка понимающе улыбнулась.

– Афина. А ты чего ожидал?

После чтения Эван, к нашему удивлению, объявил, что устраивает вечеринку. Я ни разу у него не был и полагал, что из-за размолвки с отцом в его доме гостям не рады. Но, как Эван объяснил на школьной парковке, пока все рассаживались по машинам, чтобы ехать в его переулок, отец сейчас в командировке и он, Эван, волен делать что хочет.