Пардес

– Потому что я хочу знать твое мнение, Иден. Как думаешь, почему их отвергли?

– Почему? Потому что им не полагалось приносить жертву. – Я схватился за лоб, под пальцами бугрилась шишка. Я вспомнил занятие по Парашат Шмини в начальной школе: Аарон, узнав, что обоих его сыновей-священников истребил небесный огонь за то, что принесли в Храме неподобающую жертву, молчит. – Они воскурили перед Господом айш зара. Чуждый огонь.

Эван запрокинул голову.

– Чуждый огонь, – захохотал он, – чуждый огонь.

Тридцать ярдов.

– Я спрыгну, – предупредил я, – клянусь.

– Каббала утверждает, что в душе борются две силы, – произнес Эван, не сводя взгляда с причала. – Ратцо, стремление освободиться от земных забот и предать себя Богу, и шува, стремление вернуться к человеческой жизни. Всю жизнь мы разрываемся между этими двумя силами. И вот что я думаю. Надава и Авиуда никто не отлучал. Напротив. Они почти победили. Они позволили ратцо взять верх, вышли за рамки телесного, устремились к трансцендентному, принесли жертву. И чем все кончилось, Иден? Выяснилось, что они недостойны. Не всем хватает сил, не всем суждено узреть Бога.

Я приблизил лицо к его лицу.

– Это уже не смешно. Это ненормально.

– Хочешь, проверим? Вдруг мы такие же, как они? – предложил Эван. – Вот и посмотрим, кто чего достоин.

Десять ярдов.

– Если ты достоин, значит, выживешь, – продолжал он, – если же…

Я схватился за штурвал. Движение казалось бесконечным: ночь накренилась, меня словно подняло в воздух – любопытное ощущение. Я не понимал, вверх головой я или вверх ногами, атомы в моем мозгу менялись местами, я видел только ленты фонарей. Когда свет рассеялся, я обнаружил, что плыву под водой. Я заработал ногами, вырвался на поверхность, глотнул воздуха. Звон в ушах, химическая вонь горючего, паленой резины, морская соль в ноздрях. Я проплыл несколько ярдов до берега, ткнулся головой в песок. Из ушей текла горячая жидкость.

– Эван. – Жалобный шепот. Голос осекся. – Эван.

Вокруг все черное, неподвижное, лишь где-то дрожит огонек. Перед глазами плыло, я силился не отключиться, заставлял себя соображать. Я видел перевернутый катер, он уходил под воду. Когда мы опрокинулись, меня выбросило за борт, сказал я себе, швырнуло в воду у самого берега. А Эвана? В считаных футах от того места, где я выполз на сушу, лицом вниз плавало тело. Темные края, зрение то тускнеет, то проясняется. Я ничего не мог сделать, время тянулось чудовищно медленно, я не собирался ничего делать, я лежал, уткнувшись подбородком в песок, мое тело мирно покачивалось. “Человек: В этой впадине сырой под нависшею скалой задержусь – и хрипло, глухо крикну в каменное ухо тот вопрос, что столько раз… повторял я до рассвета. Эхо: умри”[264]. Если бы я уступил, если бы очертя голову устремился в беспамятство, бросив Эвана Старка, – кто знает? Правосудие, сказал мне голос, справедливость, если он утонет. “Человек: Но тщетны все попытки уйти от справедливой пытки, неотвратим рассудка суд. Эхо: Погрузится в ночь забвенья”. Опускаются тяжелые тени, опускаются мои веки. Я почти без сознания, мягко ускользаю в изобильные сумерки. Но потом поднимаюсь, бреду по мелководью, вытаскиваю его на берег, падаю на колени, бью его в грудь, у меня саднит костяшки. “Человек: Что знаем мы о предстоящем, где наши скрещены пути?” Дышать, дышать, дышать, наконец является он, человек в костюме, на стульчике для шивы, человек с моими заурядными глазами. Ладони молитвенно сложены, он снова и снова читает эти строчки:

На эту ли юдоль сменили мы, —
Архангел падший молвил, – Небеса
И свет Небес на тьму?[265]

Очнувшись, я обнаружил, что лежу под капельницей на больничной койке. Я сощурился от яркого света, соображая, где нахожусь. А потом вспомнил – и меня охватила паника. Я попытался встать с кровати.

– Арье! – Сидевшая слева мать удержала меня, погладила по голове. – Ты слышишь меня?

– Да. – Голос низкий, с хрипотцой.

– Бедный мой, бедный мальчик. Не шевелись. – Она схватила меня за левую руку, на лице ее было написано огромное облегчение. – Как ты себя чувствуешь?

Странные открытия: рядом со мной мигает какой-то прибор. Правая рука в длинном гипсе. Левую испещряют уколы.

– У меня… все нормально?

Она кивнула, сдерживая слезы, обхватила мою голову ладонями.

– Меня парализовало?

– Парализовало? Боже упаси. У тебя все в порядке, Арье. Все будет замечательно.

Я расплакался – от боли, усталости, облегчения. Потом успокоился.

– Има.

– Что?

– Где он?

– Аба вышел за кофе. Он сейчас вернется. Он так обрадуется, Барух Хашем. То есть мы знали…

– Эван.

Мама посмотрела на экран с моими показателями жизнедеятельности.

– Он в реанимации.

– Он жив?

Мать пожала плечами, осторожно убрала руки от моего лица.

– Насколько мне известно, да.

– Прости. – У меня сорвался голос. – Има.

Теперь расплакалась она. Негромко, почти беззвучно, закрыв лицо ладонями, чтобы я не видел ее слез. Я понимал, что мне следует утешить ее, но не сделал этого: у меня не было сил ни шевелиться, ни подбирать слова.