Пардес

– Все об этом говорят. Миф о том, как Арье Иден вытащил на берег тонущего товарища. Так рождаются легенды.

– Я думал, ты не придешь. – Сам не знаю, почему сказал это. Наверное, из-за обезболивающих.

– Мне следовало прийти раньше. Но меня не было в городе, да и больницы… меня пугают.

– Почему?

– Пугают, и все тут.

– Вот тебе и будущий врач. – Я прищурился, стараясь не обращать внимания на боль, растекающуюся по правой руке. – Погоди. А как же твое прослушивание?

София не дрогнула.

– Откуда ты знаешь?

– Эван.

Кровь отхлынула от ее лица.

– Ясно.

– Как все прошло?

– Думаю, хорошо. То есть я на это надеюсь. Я вернулась буквально вчера вечером. Я рассказала бы тебе, но… мы же с тобой не разговаривали.

Я слегка покраснел.

– Что ты играла?

– Кое-что новое.

– Я это не слышал?

– Нет. Недавно меня осенило.

– Наверняка это было великолепно, – сказал я. – Даже не сомневаюсь.

– Спасибо, милый Гамлет.

– Когда будут известны результаты?

Она пожала плечами:

– Когда-нибудь.

– А если тебя примут?

– Тогда и отпразднуем.

– Я не о том. Что ты будешь делать с университетом? Ты не обязана идти туда? Тебя ведь уже приняли.

– Давай не будем опережать события. Вот поступлю, тогда и посмотрим.

– Поступишь.

– Я, как всегда, ценю твою безосновательную уверенность во мне. – Она примолкла, глубоко вздохнула. – Послушай, Ари. Прости меня. За все. Мне так плохо из-за этого. Я все время представляю, как ты там с ним, и… – Я любил ее бледную кожу, ее остренький носик и то, как смущенно она моргала. Я любил прикосновение ее мягких пальцев, звук ее дыхания и как она убирает волосы за уши. Я любил, как она не умела сдержать смех, вырывающийся из горла, как нежно приближала лицо к моему лицу, как на фотографиях клонила голову набок, как во время поцелуя прикусывала мою нижнюю губу. – Ты, наверное, презираешь меня.

– О чем ты?

– Даже думать не хочу, что он тебе наговорил.

– Ну да.

– Поклянись, что не сердишься на меня.

– Клянусь, – ответил я. – Уже не сержусь.

– Жаль, что я не встретила тебя раньше.

Она ждала, что я отвечу, но я промолчал. Она встала, сказала: “Ну отдыхай, а я пойду”, приникла к моей груди и наградила меня робким и холодным поцелуем. Я поблагодарил ее за то, что пришла, и уставился в пол.

* * *

Родители уговаривали меня не ходить к нему. Он пьяница, говорили они, дегенерат, настоящий бен сорер у-морер[269]. Сам не знаю, почему я не послушался их. Наверное, мне было любопытно посмотреть, в каком он состоянии, а кроме того, я понимал, что рано или поздно мне все равно придется с ним встретиться. Но главное – мне нужно было повидать его, чтобы решить, что он все-таки сделал.

Я постучал. Свет в палате не горел. Чуть погодя дверь приоткрылась, выглянуло измученное лицо. Налитые кровью глаза окинули меня взглядом, дверь отворилась, на пороге стоял красивый мужчина в сером костюме “Валентино”.

– Я думал, это кое-кто другой. – Джулиан разочарованно скривился.

– Мистер Старк, здравствуйте. Меня зовут Арье Иден.

Он пожал мою левую руку, закрыл за мною дверь.

– Выглядите лучше, чем когда я видел вас в прошлый раз.

– Вы видели меня?

– Недолго, когда вас только привезли сюда. Нужно было оценить ущерб. Ваши родители меня выгнали. Впрочем, я их не виню.

Мы стояли в изножье кровати Эвана. Вид у него был аховый. Всюду змеятся трубки, провода. Нога в огромном гипсе на весу. По левой стороне лица тянется длинный порез, на шее, правом бицепсе и груди ожоги.

– Шрам останется. – Джулиан кивнул на щеку сына. Мне показалось, что от мистера Старка пахнет водкой.

– Как он?

– Боли сильные. Он больше не мог терпеть, и они, ну, дали ему морфий.

– Что говорят, когда его выпишут?

– Самое раннее на следующей неделе. Конечно, хотелось бы поскорее. Да и как иначе. В смысле, я не могу здесь больше находиться.

Должно быть, я удивленно уставился на него, потому что он потер глаза и пояснил, понизив голос:

– Не потому что я мудак, хотя мой сын первый с этим не согласился бы. Дело в моей жене. Здесь умерла моя жена.

– Соболезную.

– Да уж, – его голос отчего-то зазвенел, – намучились мы тогда. (Мы помолчали.) Кофе? – Он указал на кофейник рядом с раковиной. – Отдает алюминием, но помогает.

– Нет, спасибо.

Он посмотрел на мой гипс:

– Уделал он вас.

Я взглянул на Эвана, лежащего на кровати:

– Себя он уделал похлеще.

– Раньше он таким не был.

– Каким?

– Я всегда… – Он осекся, опять потер глаза. – Наверное, я всегда считал его исключительно счастливым ребенком. Он был нагловатый, но жизнерадостный и очень любил учиться. Ничего такого за ним не водилось, этого вот равнодушия. Пока была жива мать. – Он не отрываясь смотрел, как поднимается и опускается грудь Эвана. – Что-то в нем умерло вместе с нею.

* * *