Пардес

– Поверить тебе?

– У него все в порядке, честное слово, – настаивал Эван. – Но поклянитесь, что не уйдете из сада. Это опасно.

Ноах прищурился:

– Почему опасно?

– Если вы сейчас уйдете, уже не вернетесь.

– Окей, – согласился Ноах. – Тогда я клянусь.

Я подошел к кромке воды. Я видел свое отражение. Мне показалось, что я красив, но словно бы старше на несколько лет. Щетина, глаза темные, уставшие. Короткая стрижка, лицо осунулось. Чем дольше я вглядывался в себя, тем больше походил на отца, только моложе.

– Амир, что с тобой?

– Все в порядке. – Амир оторвал взгляд от воды, протянул мне руку, я помог ему встать.

– Амир. Иден. Вы должны поклясться, что не вернетесь туда, – сказал Эван.

– Хватит уже, – ответил Амир. – Клянусь.

– Иден?

Я смотрел на Эвана, разглядывал его шрам – и понимал, что связь с прежней жизнью вот-вот оборвется. Молчаливый мальчик, ютящийся на заднем ряду на шиурах рава Глика в Бруклине, размышлявший о том, как бы половчее убежать от прекрасных вещей, которых не понимает, исчез.

– Клянусь, – произнес я.

– Хорошо, – ответил Эван. – А теперь нам нужно выкупаться. – Он аккуратно разделся, прошел мимо нас, окунулся в пруд. “Посмотрите на Нахшона, – подумал я. – Он первым вошел в Красное море”. Мы последовали за ним – обнажились и вошли в воду.

Амир, голый, с круглыми от испуга глазами, застыл на краю.

– Я не пойду. Я… не могу.

Эван вернулся к берегу:

– Придется, если хочешь увидеть.

Впервые на моей памяти Амир смотрел на Эвана не с вызовом, не с раздражением или презрением, а со страхом.

– Увидеть что?

Эван оттолкнулся от берега.

– Ты знаешь ответ.

Амир тут же вошел в воду.

– Задержите дыхание на тридцать секунд, – велел Эван. – А потом встретимся у дерева.

Конечности мои мгновенно онемели от ледяной воды. Я открыл глаза под водой. Эван смотрел на меня в упор.

Мы вышли на берег, и оказалось, что мы сухие, хотя мы даже не успели одеться. На мои щеки вернулся румянец. К пальцам вернулась чувствительность.

– Вряд ли вы голодны. – Эван сорвал с дерева гранат – маленький, с небольшой короной, густо-багровый – и протянул мне. – Один укус, – сказал он. – Всего один.

Я откусил кусок, передал гранат Ноаху. Терпкий, кислый, взрыв сока. Я выплюнул зернышки, вытер губы тыльной стороной кисти. Гранат перешел от Ноаха к Амиру и обратно к Эвану, тот откусил в последний раз, по подбородку его потекла красная струйка.

Вдруг все вокруг зашевелилось. Сверху донесся шепот. Цветы закачались, ветки под моими ногами захрустели в унисон. Над водой навис сумрачный силуэт.

Амир отступил на несколько шагов:

– Что за чертовщина?

Сумрачный силуэт затрепетал. У меня было отчетливое ощущение, что сумрак дышит, что он все время был здесь, ждал терпеливо, пока зеркало разлетится на осколки, трава пожухнет, цветы увянут, пока истекут сроки жизни, кончатся империи, разрушатся семьи, растают мечты, созданные человеком. “Если Иешайяху прав, – подумал я, – и Бог создал не пустоту, а обитаемый мир, как же тогда освятить скорбь человеческой жизни?” Сумрак зашевелился, спокойно двинулся к нам. Кто-то взял меня за плечо. Эван оттолкнул меня в сторону, вышел вперед, предстал перед бесформенной пустотой.

– Эван, – выкрикнул Ноах за моей спиной, – уйди оттуда.

Послышался рев воды, смерть переплелась с жизнью. Сумрак приближался все быстрей.

– Эван!

В последний миг перед тем, как сумрак достиг его, Эван встряхнулся, повернулся к нам и попытался убежать. Мы с Ноахом и Амиром припустили со всех ног. Мы обогнали Эвана всего лишь на несколько ярдов – Ноах впереди, мы с Амиром следом, – но Эван с покалеченной ногой безнадежно отстал. Я услышал его вопль, обернулся, увидел, что сумрак нагоняет его, оступился и рухнул ничком. Попытался подняться на четвереньки, сумрак приближался, вот он почти надо мною, и тут я нащупал ракетницу, она выкатилась из упавшего Эванова рюкзака. Я схватил ее и выпалил в опускающийся сумрак.

Вспышка взмыла вверх, ярко-оранжевой кометой пронзила бесконечное пространство – урок нарушенной относительности, – но вскоре выдохлась и по дуге полетела вниз. Спустилась из росистого утра в призрачный вечер, обрушилась взрывом красок, осыпала нас дождем неоново-электрических желтых и красных искр.

Ко мне подбежал Амир:

– Что случилось?

Ноах помчался вперед, схватил Эвана, тот полз на четвереньках, хватал ртом воздух.

– Что…

С небес спустилось облако пламени, в нем стоял расплывчатый силуэт. Сперва он напомнил мне Витрувианского человека, только с крыльями, но потом я разглядел четыре лика: спереди человек, справа лев, слева бык, сзади орел. Силуэт становился выше, больше, еще больше, наполнял собой атмосферу, описывал круги. У меня замерло сердце: теперь лица были человечьи. Одно мое, второе Эвана, третье Ноаха, четвертое Амира. Лица эти мигали, плакали в унисон. Из середины облака вырвалась молния, следом вихрь.

– Дуй! – Эван стоял на коленях, шрам его алел. – Вы, хляби и смерчи морские, лейте[297], вашу мать!