Паргоронские байки. Том 5

Разумеется, с увеличением количества ожидаемо снизилось качество. Пока бгодеиты были гонимыми и отверженными, их ряды пополнялись лишь теми, кто искренно проникался учением Бгодея. Когда же его ради выгоды начали принимать сильные мира сего, за ними последовали и те, кто безразличен к вопросам веры… а таких везде большинство.

Теперь повсюду стояли храмы, в которых молились то изможденному лику с разноцветными глазами, а то и вовсе искаженной в агонии отрубленной голове. Все чаще слова Бгодея повторяли ханжи, лицемеры и пустосвяты, все чаще ими прикрывались те, кто не верил ни в каких богов и во имя Всеблагого творил неслыханные мерзости.

Такова уж природа разума — искажать и обращать во зло любое учение.

Всеблагий даже провел на поверхности Орротоба двенадцать дней — ходил среди смертных во плоти и бесплотно, говорил с людьми, заходил в дома и храмы. Особенно в храмы.

— …И спросил Загней, Любопытником прозванный: но не правда разве, что к северу у нас враги, и к западу враги, и к югу тоже враги? Разве не больше врагов у нас, чем друзей? И ответил Бгодей, чьи слова истина: коли видишь врагов, то враги и будут. Не следует считать врагом всякого, кто тебе не друг, а следует считать другом всякого, кто тебе не враг. Видь в людях друзей — и будет друзей у тебя много.

Голос у проповедника был звучный, красивый. Всеблагий ностальгически улыбнулся, вспоминая свою бытность аватарой, и не заметил, как его сердито толкнули в бок. Церковный служка обходил слушателей, потрясая кувшином — и не отступал, пока туда не бросали хоть самую мелкую монету.

Опустил медяк и Всеблагий. По крайней мере, они точно цитируют его слова. Толкуют уже очень по-разному, приписывают порой довольно неожиданные смыслы — но хотя бы все еще не искажают.

Хотя в будущем лучше бы у них хватило соображения внести определенные изменения. Некоторые изречения Бгодея уже начинают устаревать — все-таки минуло шесть с половиной веков, общество ушло вперед.

Конечно, Всеблагий старался давать вечные ценности, актуальные и понятные для любого времени и разумного вида. Но их изрекала аватара, смертная оболочка, и слушали ее такие же смертные. Бгодей не всегда ведь проповедовал, иногда он просто общался с друзьями. И у него не было божественного разумения, он не мог знать, каким мир может стать через века и тысячелетия.

Например, Всеблагому было очень неудобно за случайно появившийся запрет на моллюсков. Бгодея просто как-то раз ими угощали, очень навязчиво потчевали — а он попросил хлеба. Сказал, что не любит моллюсков, считает их грязной пищей, поскольку они переносят червей.

И что в итоге? Его случайные слова не просто услышали, но и запомнили, но и записали. Его личные предпочтения в еде стали каноном, стали заповедью. Превратились в пищевой запрет — и уличенного в поедании моллюсков заставляют каяться, заставляют отмаливать грех.

Хорошо хоть не бьют.

Всеблагий сидел на ступенях храма, когда из него вышел очень жирный, очень краснощекий жрец и принялся ругаться, что побирушка пятнает своим задом крыльцо божьего дома. Всеблагий внимательно на него посмотрел, но спорить не стал, поднялся и отошел.

Про себя лишь подумал, что в итоге все пришло к тому же, что было призвано исправить. Снова наверх вылезли те, кто всегда горазд примазаться к любому делу, способному дать власть или барыши. К религии направлены стремления и надежды людей, а где стремления и надежды — туда несут деньги.

А где деньги — там неизбежны те, кто их желает. Горланя во все горло, они распихивают локтями скромных и совестливых, занимают самые теплые места и тащат туда своих друзей, создавая круговую поруку.

Но все же новая мораль лучше старой. Жрецы хотя бы больше не каста. Нет более урожденных богослужителей монмоша, дети которых тоже богослужители, и их дети тоже, и невозможно ни для кого иного стать жрецом, а для них самих — кем-то иным, кроме жреца. Бедных и больных больше не считают проклятыми с рождения, наказанными Всеблагим за некие проступки их предков.

Да и человеческие жертвоприношения сошли на нет… их дым было не очень приятно обонять. У Всеблагого не было темных ипостасей, и он уж точно не входил в число «серых» богов, которые лишь условно являются Светлыми или Темными. Он даже не имел разрушительного аспекта, как возлюбленная Аэсса — его делом было исключительно творение и прогресс.

Может, потом, если он все-таки решит основать демиуржество… его не раз уж навещали боги, предлагая стать стержневой ипостасью, ключевой составляющей Вседержителя. Всеблагий давно был достаточно для такого могуществен, он мог возглавить по-настоящему крупный пантеон или достичь окончательного взросления, перейти в конечную стадию божественности… но он все еще не чувствовал себя готовым.

И возглавлять пантеоны тоже не хотел. Усыновлял иных богов и удочерял, имел побратимов и супругу, но большего себе не искал. Слишком сильно желал он творить, всего себя отдавал рождению новых миров — и не хотел поступаться этим ради забот административных и политических.