Париж слезам не верит

В этот миг Михаил, впавший в совершенное оцепенение, почувствовал, что его дёргают за руку. Он удивлённо поднял глаза и увидел вставшую Лизу. Трудно было поверить, что у барышни достанет сил стряхнуть их с Шуркой со стульев, да ещё прицепом потащить Катю, Мишеля, барышень и чередовавшихся с ними гостей.

— Как? Как вы посмели разорвать круг?! — закричала баронесса.

Но мадемуазель Браницкая уже выволокла честную компанию за дверь.

— Лиза, Лиза, что с тобой? Уймись! — Шурка попытался её остановить.

Воронцов увидел, что девушку трясёт, и отстранил друга.

— Оставь её. Лиза, вам плохо?

— Нет, нет, идёмте скорее, — повторяла она, быстрым шагом устремляясь вон из анфилады полутёмных залов.

На свету граф увидел, что Лиза не просто бледная, а какая-то зелёная. У неё подкосились ноги, но прежде чем Бенкендорф успел подхватить девушку, Михаил сам вскинул спутницу на руки.

— Действительно, пойдёмте-ка отсюда.

На лестнице они обнаружили, что потеряли Орлова. Вероятно, он отцепился и застрял в зале. Поскольку барышнями Раевскими больше некто не командовал, Катя решительно развернулась и, не слушая протестов, ринулась назад.

— Ну, всё, — горестно протянул Шурка. — Как мы её теперь выудим?

Вопреки ожиданиями, через несколько минут мадемуазель вернулась, волоча за собой спутника, который щурился на солнце и непонимающе мотал головой. Вероятно, ему было всё равно, куда бы ни идти, лишь бы держать Катюшу за руку.

На улице Лизе стало лучше. Граф отнёс её в карету и остался рядом. Девушка чувствовала себя неловко.

— Я виновата, — прошептала она. — Простите…

— Не надо ничего говорить. — Михаил остановил её жестом. — Всё правильно. Странно, что у вас одной хватило ума прекратить балаган. — При этом он так посмотрел на Шурку, что бедный Христофоров сын заёрзал и задёргал обивку кресла.

— Лиза, миленькая, с тобой всё хорошо? — наперебой чирикали кузины. — Страх какой! Мерзкая тётка!

— Я всё испортила, — вздохнула Браницкая. — Не знаю, что на меня нашло.

Михаил почувствовал, что должен прервать её извинения.

— Не беда, — сказал он. — Сегодня просто неудачный день. Но я обещаю испросить для вас письменные разрешения, и на следующей неделе отвезу в Версаль. Король закрыл его для публики, но избранным посетителям можно…

Последние его слова потонули в гуле восторгов. Барышни кричали «ура», Бенкендорф воспрянул духом, поскольку на него больше не сердились. А Катенька уже держала Мишеля за обе руки.

Проводив спутниц до особняка в Сент-Оноре, генералы отказались от предложенного посещения. Лиза была всё ещё бледна, но нашла в себе силы сказать несколько добрых слов и благодарно сжать пальцы Воронцова, когда он поцеловал ей руку.

На улице Михаил обрушился на Шурку.

— Ну, всё! Терпеть твои выходки больше не буду! То верблюды, то Крюденер! Куда ты нас в следующий раз затащишь?

— Чего верблюды-то? — отнекивался Христофорыч. — Чем верблюды плохи?

Чем плоха Крюденер, он уже не спрашивал.

— А по мне, что верблюды, что эта кликуша, что Версаль — блаженно вздохнул Орлов, — всё к лучшему. Думаю, я женюсь.

Чем больше Михаил Семёнович размышлял над событиями пятницы, тем сильнее приходил в смятение. Ужас содеянного обрисовывался перед ним с каждым часом всё яснее. Четыре юных барышни были отпущены под присмотром добродетельной, но всё же незамужней тётки в картинную галерею. Там их встретили и увезли с собой три вертопраха в генеральских мундирах. Имели наглость зазвать в салон, пользующийся сомнительной репутацией, где одной из девиц стало дурно, и лишь это спасло несчастных дурочек от дальнейших приключений. Так история выглядела со стороны. Скандал чистой воды! А если принять во внимание имена и должности участников…

Случись подобное с кем-нибудь из его подчинённых, командующий, не колеблясь, посадил бы мерзавца под арест, а сам отправился бы к родным скомпрометированной барышни приносить формальные извинения. И было ясно, что простым понижением звания дело бы не окончилось. У любой девицы есть отец, дядя, брат или кузен, ну, словом, тот, кому положено защищать доброе имя семьи. При нынешних же обстоятельствах оставалось только гадать, какой оборот примут события. Воронцов воображал гнев старой графини, запертых по комнатам девок, слёзы Лизы, спешные сборы в обратный путь.

Всё Шурка! Змей! Враг рода человеческого! В отличие от друга, он спал сном младенца, а когда утром граф едва не пинком поднял его с кровати, вопрошая, что им теперь делать, Бенкендорф остался невозмутим.

— А чего делать-то? — широко зевая, спросил он. — Ничего дурного мы не совершили. Барышни целы. Сидят дома, ждут поездки в Версаль.

— Ты в своём уме? — взвыл Воронцов. — Да сегодня весь город…

— Какой город? Что ты блажишь? — Христофорыч с хрустом потянулся, потом встал, решительно взял друга за плечи и развернул к стулу, на спинке которого висел его мундир. — Ты прапорщик? Капитан? Полковник? Ты командующий корпуса, а я начальник Штаба Гвардии, мы оба генерал-адъютанты. В нашем присутствии даже разговоры о чём-нибудь неблагопристойном неуместны.