Париж слезам не верит

Вигель начал трясти коленкой, что служило у него знаком крайнего раздражения. Он ожидал встретить в попе союзника. Однако упрямец стоял за Воронцова горой.

— Здесь во всём городе только и разговоров, что о графе, — заметил советник. — Между тем он лишь должностное лицо и может быть уважаем не более, чем другой на его месте. Вас, честный отче, не беспокоит то преклонение, с которым ваша паства кадит сему новому золотому тельцу?

— Сдаётся мне, что вы, любезнейший, из тельца золотого хотите сделать жертвенного? — язвительно усмехнулся отец Василий. — Есть беда, перегибают люди палку, хвалят графа сверх меры. Но думаю, скорёхонько придёт время, когда на каждое доброе слово он получит десять хульных. И вот что я вам скажу: их сиятельство — крепкий гвоздь, и ковать его Господь будет долго. Когда же обстучит окалину, то гвоздь и правда выйдет золотым. Напрасно вы сюда приехали. Никто вам на графа жалоб писать не станет. А я сегодня же на проповеди напомню людям заповедь о лжесвидетельстве. У доносчиков, говорят, рука сохнет.

Следующий человек, которого Вигель попытался склонить к сотрудничеству, был сам Алекс Фабр. Что показалось бы смешным любому, кто знал отношения заместителя начальника штаба с командующим. Но отнюдь не вызвало прилива веселья у самого полковника. Все документы, привезённые советником, касались до него, и разбираться с ними следовало в штабе. Пару дней Фабр работал с приезжим весьма плотно, а когда они пообвыклись друг к другу, гость вдруг задал ему несколько весьма скользких вопросов о положении в корпусе. Фабру предлагалось припомнить случаи, когда командующий вольно говорил о государе и мерах правительства, осуждал военное ведомство и поощрял в подчинённых насмешливое отношение к приказам из Петербурга. А грех был. Именно это его сиятельство и делал.

У Алекса челюсть поехала вниз от удивления, но прежде чем он успел решительно послать советника по известному всем русским адресу, тот брякнул:

— Вскоре корпус выйдет в Россию, а вы так и не добились от французского правительства разрешения посетить свой бывший замок в Нормандии. У него теперь новые владельцы. Вряд ли без настоятельной просьбы с нашей стороны вам его вернут. Однако я имею кое-какие письма к герцогу Ришелье, обязывающие его во всём способствовать мне. Если мы сговоримся, вы не далее как через неделю сможете наведаться в родные места.

Фабр осёкся. К старому дому его тянула не одна ностальгия. Он хотел найти могилы родителей. Четверть века за ними никто не ухаживал. Да и есть ли они в природе? Все три года пребывания корпуса во Франции Алекс добивался своего, но французские чиновники молчали. Ему потихоньку передали, что замок куплен каким-то банковским тузом, который снабжает деньгами правительство. Даже граф, написав несколько раз лично королю, должен был развести руками: «Извини, дружище, Луи не хочет нам отвечать». И вот теперь этот субчик предлагал запросто уладить дело. А взамен всего ничего — на столе перед Фабром уже были разложены листы бумаги, исписанные ровным, напористым почерком Вигеля. Только подпись. Можно даже не читать, если неприятно.

— Вы не торопитесь, — вкрадчиво уговаривал его советник. — Ступайте домой, подумайте. Утро вечера мудренее. Завтра и дадите ответ.

Совершенно раздавленный, Алекс остался ночевать в штабе. Сам не знал, почему. За бумагами он отвлекался от услышанного и забывал разговор. Почти. Что-то скользкое и холодное поселилось у него в груди, точно ему положили на сердце жабу, которая немедленно принялась сосать кровь.

Подписать донос на графа? Мало у них по службе было трений? Иной раз командующий доводил заместителя начальника штаба до белого каления, как в том случае с таможней. Иногда просто раздражал безапелляционностью суждений. Не переносил критики. Всегда во всём был прав. А работать? Как он заставлял его работать! Будто за ними гнались разбойники. Нет, с его сиятельством порой очень даже несладко. Сколько раз Фабр предупреждал графа, что вечные сатиры на вышестоящих плохо кончатся! Кто оказался пророком?

И всё же… Подписать донос? Мало того, что это недостойно дворянина. Он по-человечески стольким обязан Воронцову. Если б тот знал, что Алекс предаст его, разве стал бы тогда, после Бородина… Ах, чёрт! Беда какая! Не может он вот так нагадить человеку, который… ради которого… с которым…

Алекс закрыл глаза и положил голову на столешницу. А мать и отец? Где они? Что с их костями? Разве лучше будет предать родителей? Они и так плачут на небесах, что их сын вырос на чужбине, воевал против своей родины и теперь вернулся домой в войсках оккупантов. Алекс Фабр граф де Мюзе, потомок крестоносцев. Что ему теперь делать? Что ему вообще делать?