Выехав из лощины, он наткнулся на стоявший в резерве Иркутский драгунский полк, вернее всё, что от него осталось. Пятьдесят всадников во главе с обер-офицером. Остальных убило на месте. Драгуны застыли неподвижно во фрунте с обнажёнными палашами под сильнейшим огнём. Тут проиграл сигнал к общей атаке, и они, развернув коней, поскакали вперёд, обдав Фабра комьями земли. Дальше находились пехотинцы — Семёновский полк, который, не участвуя ещё в деле, потерял от ядер до четырёх сотен человек.
Прапорщики мальчишки Оленины затеяли со скуки перед фрунтом игру упавшим неприятельским ядром, стали перекидывать его друг другу, поддевая ногами. К ним присоединились ещё несколько таких же молокососов. Алекс хотел одёрнуть их, как вдруг новое прилетевшее ядро ударило старшему Оленину в спину и разорвало его пополам. Не успел его брат сморгнуть, как следующее просвистело у него между плечом и головой, так сильно шарахнув парня воздушной волной, что он грянулся оземь, и его почли убитым. Позднее Фабр узнал, что несчастный выжил, но контузия оказалась настолько мощной, что он впал как бы в помешательство, а по прошествии времени в тихое слабоумие.
Солнце уже садилось, но огонь не прекращался. К ночи после жаркого боя русские изрядно потеснились. Остатки 6-го корпуса генерала Дохтурова, примыкавшие правым флангом к дороге на Москву, кое-как удерживались, но оконечность левого фланга была смята и отброшена назад, так что старый Можайский тракт остался открытым. Лишь павшая на поле тьма спасла войска от гибели, которой, никто не сомневался, миновать бы не удалось, продлись дело ещё часа два. Всеми владело лихорадочное остервенение, сдаваться не думали — лучше лечь на месте под катком превосходящей силы. Эта храбрость обречённых владела и Фабром. Давно уже никто не знал, где его часть, где чей полк. Приставал к идущим в атаку, двигался и умирал вместе с ними. Возле орудий выбило всю прислугу, и места мёртвых артиллеристов занимали пехотинцы, ополченцы, кто попало. Как они стреляли? Бог весть. Но стреляли же…
Никогда до и никогда после Алекс не чувствовал себя таким свободным — происхождение, прошлая жизнь, язык не имели над ним власти. Он дышал и двигался вместе с тысячами других, одушевлённых как бы одним большим неосязаемым потоком, в котором его желания и мысли обретали смысл только потому, что сливались с чужими стремлениями. Вместе с Иркутскими драгунами остатки егерей и Фабра в их числе занесло на батарею Раевского, где его окликнул начальник Главного штаба Беннигсен. Только штабс-ротмистр стал поворачивать коня, как 12-фунтовое неприятельское ядро ударило его лошадь в грудь и, пробив скотину насквозь, задело всадника по левой ляжке, так что сорвало шмат мяса, оголив кость.
От удара Фабр потерял сознание. Посчитав мёртвым, его отволокли сажени на две, где и оставили среди других трупов. Некоторое время он лежал в беспамятстве, а когда пришёл в себя, не мог вспомнить, что произошло. Разорванная лошадь валялась в нескольких шагах от него. Раны Алекс не чувствовал и, лишь когда захотел встать, ощутил боль, точно прострелившую его ногу от пятки до бедра. Вскрик раненого привлёк внимание Беннигсена, и тот приказал четверым солдатам вынести Фабра с поля сражения. Рядовые водрузили штабс-ротмистра на шинель и поволокли подальше от огня. Миновав опасное место, они положили раненого на землю. Фабр взмолился не оставлять его и дал им червонец, но трое уже ушли, бросив ружья. А четвёртый, более совестливый, отыскал подводу без лошади, перенёс в неё раненого и, взявшись за оглобли, выкатил на дорогу.
— Тут, барин, подберут, — ободрил он и, оставив своё ружьё в телеге, тоже исчез.
Мимо ехал лекарь, которого Фабр окликнул, прося хотя бы перевязать. Тот, чёрный от усталости, плохо соображая, что делает, взял тряпку и перетянул ему ногу простым узлом. При этом добавив:
— Чего там, она тебе, брат, больше не понадобится.
По дороге валом валили люди. На подводу уселся какой-то раненый гренадерский поручик, совершенно хмельной. Он плюхнулся Фабру на ногу и пустился рассказывать о подвигах своего полка.
— Отлезь, а? — попросил Алекс.