Парижская любовь Кости Гуманкова

Мишка запомнил на всю жизнь: в тот вечер, когда они наконец перешагнули черту, вдоль которой на ощупь бродили вот уже четыре месяца, он не чувствовал никакого вожделения, а только мучительную, испепеляющую нежность и даже на миг по-ребячески испугался, что эта неподъемная нежность вдруг сделает его плоть беспомощной и бессильной…

– Здорово, влюбленный андрогин! – на следующий день, увидав Курылева на третьем КПП, сказал, усмехаясь, Ренат.

– Привет, – отозвался Мишка, напуская на себя деловитую озабоченность.

– Ну, если ты теперь решил стать конспиратором, тогда не светись! – тихо, но зло посоветовал сержант.

Наверное, и в самом деле со стороны Курылев выглядел вызывающе счастливым, да он и сам чувствовал во всем теле головокружительную клубящуюся память о Лене. В конце концов, подавая машину назад, он снес забор у домика № 479, где проживал видный деятель коммунистического и рабочего движения, угодивший в Демгородок за то, что попытался оценить переворот адмирала Рыка с точки зрения теории классовой борьбы.

Смотреть на поваленный забор сбежалось полпоселка. Пришел, борясь с одышкой, и № 55, Ленин отец. Он дождался, пока одуревшая от бессобытийного существования публика вдоволь наохается, и подошел к Курылеву, который, по своему обыкновению, сидел на подножке «дерьмовоза», покуривая «Шипку».

– Здравствуйте, Миша! – сказал старик.

– Здравствуйте, № 55! – ответил Курылев, высунувшись из облака воспоминаний ровно настолько, чтобы прочитать номер на «джинсовке» приблизившегося изолянта с удочкой в руках.

– Меня зовут Борис Александрович, но это неважно… Я просто хочу поблагодарить вас за Лену! Спасибо…

Потом, после всего, она попросила его не оборачиваться и пальцем начертила на влажной Мишкиной спине какое-то слово. Это было так приятно, что он сначала различил кожей всего лишь один восклицательный знак. «Понял?» – спросила она.

«Нет, еще!» И она снова повела ноготком по вздрагивающим курылевским лопаткам. «Понял?» – «Нет, еще, еще!» – просил Мишка, хотя все уже давно понял. А она опять и опять писала пальцем по его дрожащей коже: «Спасибо! Спасибо! Спасибо!..»

– Вы знаете, – продолжал № 55, – если бы во время этих жутких сеансов вы не прятали Ленхен у себя, я бы определенно сошел с ума! Даже опытным людям нелегко, а она у меня ведь совсем несовременная девушка. Вы понимаете?

– Понимаю…

– Я бы пригласил вас к нам в дом, – не умолкал старик, – но я знаю: нельзя. Если б раньше! У нас была чудная казенная дача в Барвихе. Покойная жена разводила изумительные розы… Ленхен вся в нее. Прошлым летом вырастила такой прекрасный кабачок, а в конкурсе участвовать постеснялась…

– А раньше мы бы и не познакомились, – вставил Мишка.

– В самом деле… Извините, – вздохнул старик и переложил удочку на другое плечо.

– Ленхен говорит, вам тоже нравится Уайльд?

– Местами… – отозвался Курылев и краем глаза проверил, не вызвала ли их подзатянувшаяся беседа постороннего интереса.

– Вы знаете, я так жалею, что она не закончила диссертацию! – дрожащим голосом воскликнул № 55. – Я так сожалею, что она приехала сюда! Я был категорически против, чтоб вы знали… Ведь ее отсюда не выпустят, даже если я умру…

– Ну что вы! – оптимистично возразил Мишка.

– Ах, бросьте! Еще приступ, от силы два – и конец… За все глупости, которые я совершил на своем веку, в следующем воплощении я буду в лучшем случае ослом! А может быть, ее все-таки отпустят, как вы думаете, Миша? – Старик спросил его с той жалобной пытливостью, с какой обращаются к санитару после того, как врач поставил смертельный диагноз.

– Вы, Борис Александрович, живите! Так для всех будет лучше… – ответил Курылев и, не попрощавшись, пошел включать насос.

С самого начала знакомства Лена просто замучила Мишку рассказами об Англии, о Кембридже, об Уайльде. Наверное, так ей было легче. «Ты знаешь, – восторженно говорила она, – меня постоянно принимали за леди! Я даже однажды слышала, как меня за глаза называли «эта юная леди». Представляешь? А один очень известный профессор-лингвист очень долго ко мне приглядывался и потом сознался, что никак не может определить по произношению, из какого я графства… Когда ему сказали, что я из России, он просто обалдел!.. Представляешь?» – «Представляю», – кивал Мишка. «А однажды меня пригласили на заседание Уайльдовского общества. Я делала там доклад о русских переводах «Баллады Редингской тюрьмы». Ну, сам понимаешь: Чуковский, Брюсов, Топоров…» – «Понимаю», – кивал Мишка. «Всем очень понравилось. Потом за ужином в готическом зале при свечах лорд Уиндерфильд сказал мне, что восхищен моим знанием Уайльда, но полагает, по-настоящему этого писателя может понять лишь тот, кто вкусил несвободу. А я ответила, что есть такая русская поговорка: «От сумы и от тюрьмы…», и даже пошутила, что ради Уайльда готова посидеть немного в тюрьме. Он тоже засмеялся и предложил рекомендательное письмо своему близкому другу – начальнику образцовой Ливерпульской тюрьмы…»

– Ты, значит, из-за Уайльда в Демгородок приехала? – язвительно полюбопытствовал Курылев.