В Германии мы поддерживали контакт с некоторыми товарищами из бывшего Движения 2 июня и некоторыми Революционными ячейками (RZ), эпизодически – с комитетами поддержки RAF; и автономисты, и скваттеры находились в постоянном контакте со своими немецкими коллегами.
Наконец, мы поддерживали контакт с палестинскими организациями благодаря товарищам, которые находились в их тренировочных лагерях в Ливане.
К вооруженной борьбе мы должны были готовиться прежде всего политически. Именно в сознании классового противостояния мы формировали нашу приверженность. Мы должны были приобрести практический и технический опыт. Но партизанскую войну нельзя изучать по книгам. Она требует применения очень строгих правил, которые могут быть преподаны и переданы только на земле.
Заложить ночью динамитные шашки в общественное здание или забросать его зажигательными коктейлями было недостаточно: каждая группа должна была начать с операций «коммандос», включая «финансовую экспроприацию». Помимо финансирования боевых и подпольных структур, эти «захваты» также служили «школой» для неофитов, которые присоединялись к нам. Чтобы урок принес пользу, необходимо было работать в условиях максимальной безопасности: сначала тщательная подготовка; затем скромные цели; и всегда «один путь для нападения, шесть для бегства». Кроме того, на протяжении всей операции обеспечивалось вооруженное прикрытие снаружи во время действий и затем во время отхода. Требования к безопасности были настолько высоки, что часто казалось, что все очень легко, слишком легко. Кроме того, после первого опыта некоторые товарищи думали, что они могут действовать в одиночку: в двух случаях те, кто обошел дважды, те, кто игнорировал наши отговоры, видели, как их история пошла наперекосяк.
Мы никогда не делали секрета из экспроприаций. И тем хуже, если буржуазия использовала и всегда будет использовать эту практику, чтобы кричать «вор». После того, как политические кадры старых Новых левых – особенно те, кто продался – были превращены в функционеров порядка, переработаны в избирательной ярмарке, муниципалитетах, профсоюзах и рабочих советах, обеспечивая работу громоотвода для самого коррумпированного политического класса, который когда-либо знала страна, стало трудно не рассматривать экспроприацию как революционный акт.
Однако экспроприация – это не просто налог для финансирования борьбы. Экспроприация также является, как напомнили нам итальянские товарищи, «нападением на общественное богатство», первым шагом к повторному захвату средств производства. Экспроприация – это первичный революционный акт, который практиковался на протяжении 20-го века революционерами всех стран – русскими партизанами и большевиками, Дуррути и испанскими республиканцами, французским Сопротивлением и т. д. Экспроприациями мы атакуем систему воров, накопителей прибыли от труда, их мораль и законность во имя пролетарской законности и морали.
Каждая группа имела свой «офис». По телефону предложение «Приходите в офис» было вполне безобидным. У нас был целый набор кодов для запоминания мест встреч. «Aux panthères» – это парк Батиньоль – в честь «Panthères des Batignolles», старой нелегальной группировки начала 20-го века. «За хороших полицейских» – это памятник на кладбище Монпарнас, посвященный полицейским, застреленным Бонно и его товарищами.
«Chez Auguste» – уголок возле могилы Бланки на Пер-Лашез; там же был «Chez Modi» (для Модильяни) – склеп на Еврейской площади, служивший «вырезом» и даже складом. «Chez Catherine» был фонтаном Медичи в Люксембургском саду. Двадцать лет спустя я все еще помню десятки кодов, которые, без сомнения, помнят и товарищи: «À la jeunesse»… «Chez Robert Houdin»… «Chez Jules»…
У нас были коды для мест, а также для ряда вещей, таких как типы оружия или документы, которые мы хотели получить в срочном порядке. Мы могли в телефонном разговоре с безупречной банальностью назначить точную встречу с точным материалом без всякого риска двусмысленности.
В то время на складе оружия в Тулузе у меня был немецкий пистолет-пулемет, который мы называли «Гретта». Поэтому меня часто спрашивали: «Когда вы поднимаетесь, вы идете с Греттой?»
Я до сих пор смеюсь при воспоминании о полицейском задержании в РГ Тулузы, когда полицейский с угрозами сказал мне: «Мы арестовали твою подружку Гретту. Если ты не будешь говорить, она уже начала!».
Моя повседневная жизнь не была повседневной. Я жил так, как жил всегда, с семнадцати лет, – в ритме политических задач.
Такой подход накладывает свою диалектику между индивидуальным выбором и коллективным выбором. Это реальный процесс самоопределения, который тесно связывает частную жизнь с политикой. Индивидуальный выбор становится коллективным обязательством, которое, благодаря правильности выполненных действий, может перерасти в революционное обязательство.