Парижский мститель. 10 лет прямого действия

В конце сентября все революционные заключенные, связанные с этой кампанией, были освобождены. Неоспоримая победа. Результат мобилизации и борьбы с использованием противоречий политической ситуации. Результат нашего отказа принять ограничения и разделения, которые пытались навязать власти. То есть криминализации и апорий буржуазного правового мышления, которые мы находим, например, в устах весьма посредственного и демагогического Ди Пьетро: «Можно простить революционера, но не убийцу». Когда мы знаем, какой безнаказанностью пользовались агенты итальянских спецслужб и их фашистские приспешники… Буржуазия прощает убийцам, но никогда революционерам! И освобождение революционера никогда не является нейтральным эпизодом. Буржуазия уступает только под давлением или в рамках стратегии примирения и исторического переписывания.

Навязанный нами баланс сил никогда не приносил в жертву память о действиях и не противоречил руководящим идеям нашей борьбы в метрополии. Это движение было единым и достойным, самым первым движением против режима Миттерана.

Глава 4. Переходный этап (1981–1982 гг.)

Общая аббревиатура AD объединила очень разные, часто противоречивые и конфликтующие тенденции. Настолько, что даже подобие «консенсуса» так и не удалось создать. Эти тенденции можно разделить на три группы.

Восстановление политического единства:против ликвидаторства и милитаризма

Первая тенденция заключалась в ликвидации организации: некоторые кадры хотели отказаться от партизанской войны под предлогом «возвращения к базе», т. е. к непосредственности борьбы, что оправдывало отказ от какой-либо конкретной организации задач. Приход к власти реформистской и ревизионистской левой представлял для них политический катаклизм: «Социалисты здесь уже двадцать пять лет!».

Как будто эти кадры потеряли исторический опыт, который революционный пролетариат хранил от этих «левых». Для них все было новым (политика, профсоюзное движение, боевые действия). Все стало предлогом для ухода из революционного лагеря. Но это увлечение «новизной» было лишь аналогом постмодернизма, который тогда был в моде среди буржуазных интеллектуалов.

Следуя заезженной стратегии, чтобы преодолеть «кризис слабости» конца 1970-х и начала 1980-х годов, буржуазия придумала «новое». Как марксист, мы бы сказали, что, толкаемая своими противоречиями, буржуазия должна постоянно революционизировать социальные отношения; но эта революция порождает еще большую эксплуатацию и еще большее отчуждение. Лишь в редких случаях «новое» является улучшением для подчиненных классов.

Но под идеологическим влиянием буржуазии «новое» стало казаться глотком свежего воздуха в социальных отношениях – в том числе и в глазах эксплуатируемого класса! Но оно усиливает путаницу и ускоряет раскол, особенно когда скрывается под популистской маской реформистских «левых».

Пропагандисты этой тенденции говорят как зомби повседневной агитации: «Революционный цикл закончился. Старые теории ничего не стоят. Конец труда = конец пролетариата. Реформизм и революция больше не антагонистичны». Ликвидаторы не представляли собой организованную группу, но их тенденция пересекалась с различными структурами. Они играли на нерешительности тех, кто, не имея никакого реального решения, хотел изменить политику с окончанием эпохи Жискара.

Для второй тенденции, которая отказывалась принимать во внимание политические мутации, все было «неизменно неизменным» – согласно их «радикальной» формуле. Во имя преемственности революционного разрыва они воспроизводили наши речи конца эпохи жискардизма[26] и называли тех, кто не следовал им, «ликвидос» или «политико». Раскалывающаяся на группы, которые разрывали друг друга на части, эта тенденция не могла ни сформировать большинство, ни проводить достаточно последовательную линию, чтобы взять на себя ответственность за судьбу AD. Она, без сомнения, представляла собой худший дрейф вооруженной борьбы: милитаризм, то есть ложную идею, что все может и должно измениться с помощью оружия и только с его помощью.

Но на всех этапах вооруженной борьбы оружие должно лишь сопровождать политику.

Для первой тенденции оружие было отодвинуто на периферию революционной политики: они признавали его необходимость в одни времена и отсутствие необходимости в другие; в одних местах – да, в других – нет. Для второй тенденции оружие было сияющим будущим революционного проекта: «Mai piu senza fucile» превратилось в «Solo il fucile». Обе тенденции нарушили диалектику, создающую согласованность политического и военного. В результате они больше не были способны выдвинуть какую-либо реальную альтернативу.