Парижское эхо

«…когда я была маленькой, я ходила в школу на рю де Вожирар. Моей учительницей была пожилая монашка, которая носила серую рясу, апостольник и очки. Со мной в классе училось очень много девочек, и иногда после обеда нас водили гулять в Люксембургский сад. Мы выстраивались в ряд, парами, и шагали вверх по рю де Вожирар. Улица такая длинная, что на дорогу нам требовалась целая вечность! Школа была католической, поэтому мы, как примерные девочки, знали по именам всех святых и соблюдали посты. Мой день проходил по расписанию. А дома меня ждали добрый отец и строгая мать. Вот так вот. Конечно, мне очень хотелось брата или сестренку, но, когда я спрашивала маму, она так грустно на меня смотрела, что было ясно: этого никогда не случится. Нам часто казалось, что наша жизнь чересчур идеальна. Нам хотелось, чтобы так было всегда. По пятницам мы спускались в кондитерскую и покупали там пирожные в сахарной глазури. По воскресеньям ходили на службу в огромную церковь, и я надевала новую шляпку. Потом соседи приглашали нас на обед; я помню распахнутые двери гостиной, через которые виднелась деревянная терраса. За столом всегда царило такое веселье, что даже моя мать смеялась. Но мне было страшно. Я боялась других стран. Войны. Боялась, что наши традиции исчезнут. Мы не были готовы к вторжению незнакомцев, к вторжению чужих идей, народов, богов».

Я так и не понял, в каком именно округе жила молодая Клемане, поскольку, как она и сказала, рю де Вожирар – бесконечно длинная улица. Сложно сказать, когда именно все это происходило, но мне показалось, что очень давно. Что-то в ее манере говорить напоминало мне о старых черно-белых фильмах. Как-то утром, незадолго до нашей встречи, мне было нечем заняться, и я посмотрел одно кино, в котором целый класс мальчиков отправили на выездное занятие по физкультуре. Они выстроились в ряд и резво зашагали по рю де Вожирар, но потом вдруг стали исчезать, пара за парой, в соседних переулках и магазинах – пока от марширующей процессии не остался лишь один учитель.

В какой-то момент Клемане, кажется, запела – народную песню или колыбельную. Слова были на французском, но язык показался мне странным – не таким, какой я учил в детстве, и не таким, на котором я каждый день разговаривал. То была странная смесь крестьянского французского, испанского, итальянского и арабского. По крайней мере, так я это запомнил. Музыка была бессмысленной и монотонной – такая идеально сочетается с курением кифа. Я заметил, как Клемане смахнула с глаз слезы.

Постепенно наркотический дурман рассеялся, и я понял, что теперь она говорит о какой-то другой стране. Вместо черно-белого видения католического города перед моими глазами возникла Африка. Не знаю точно, что этот был за город – где-то на северном побережье, у моря.

«…белые дома в заливе. Своды акведука поднимаются от воды к старому городу на холме. Ступенчатые аллеи касбы и пальмовые рощи бульваров вдоль берега. На протяжении многих поколений все дружили семьями: выходцы из Анже и Тулона, местные фермеры и клерки, арабы и их тихие жены. В порту была школа, и дети переселенцев ходили туда с местными девочками и мальчиками, вместе учили историю страны, в которой никогда не побывают, историю революции, права человека и принципы правового государства. Они читали о расцвете наук и о писателях, покоривших весь мир… “Мизантроп”, “Отверженные”, “Человеческая комедия”… А потом случились мировые войны, вторжение другого мира, другой Европы… За ними последовали гражданские войны, убийства детей и женщин, зачистки целых деревень… Им осталась только вера – в Бога, который покинул их землю.

Эти мысли придавали им сил. А теперь идет война, которая никогда не кончается. Но в одно короткое мгновение, – еще до того, как я родилась, – с вершины холма бежали холодные ручьи, которые стремились к колодцам касбы и барам, на террасы больших отелей в заливе, и к морским берегам, куда приходили корабли, чтобы оставить груз и снова отправиться в путь – и так целый день, пока над городом не опускалось солнце».

Мне пришлось собирать рассказ Клемане по крошечным кусочкам, но видения прошлого сразу сложились в моей голове в ясную картину, будто я сам все это пережил. Она снова запела на странной смеси языков; то была песня про пастуха, который жил на вершине холма, и про ребенка, который так и не вернулся домой.

Когда песня закончилась, Клемане поднялась из кресла и посмотрела на часы.

– Мне нужно переодеться, – сказала она. – У нас мало времени.

– Хорошо.

– Я – снова я.

– Что? – удивился я.

На французском слова Клемане звучали так: «Suis moi». Мой расслабленный мозг решил, что она сказала: «Я – снова я». Просто опустила «je» в самом начале фразы, но так ведь многие делают.

«Но кто ты?» – хотел спросить я. Покачав головой, она направилась к выходу и, дойдя до двери, позвала меня с собой: «Non. Suis-moi».

Наконец я сообразил. «Иди за мной» – вот что она сказала. Suis-moi. Ну, конечно. Даже Ханна догадалась бы.