Парни с планами (СИ)

— И какова же плата? — сипло интересуется Стив, хотя точно понимает, что должен встать и уйти — немедленно, пока не услышал и не узнал лишнего.

— Два шага, — говорит она, поднимает голову и выжидающе смотрит в лицо черными зрачками водянистых дымчатых глаз. — Это всё. Ты отступишь на два шага, когда услышишь определенные слова, кто бы и когда бы их ни произнес. Для такого, как ты, это — ничто, в конце концов, тебя могут попросить отойти от ядерной кнопки.

Ну же, Роджерс. Два шага назад взамен на полную тетрадь воспоминаний. Не бегство, всего лишь тактическое отступление, не поражение, но и не победа. Возможно, чья-то сохраненная жизнь. Цена не так уж высока.

Старая леди почти не моргает, и Стив начинает раздумывать, не встроена ли в одну из ее глазниц видеокамера.

— Ты потерял намного больше, Роджерс, — вкрадчиво продолжает она, — и не готов поступиться таким пустяком ради возможности знать. Кто бы мог подумать, Капитан Америка — трус. Глупый, тщедушный бруклинский мальчишка, только что уяснивший, что страна — не люди и всегда есть одна жизнь, которая важней всех прочих.

— Я не капитан, — повторяет Стив, как заевшая старая пластинка.

Старушка долго копается в мягкой тканевой сумке и тянет наружу уголок синей тетради, через стол Стив замечает ярко-розовую закладку, торчащую из обреза. И что-то ломается в нем, когда он видит этот замусоленный, смятый бумажный хвостик.

— Два шага, — чеканит он. — Больше никаких условий. Кто бы ты ни был, ты хорошо знаешь, что это не то преимущество, которое станет решающим.

Она закидывает голову, и складка под ее подбородком трясется в фальшивом смехе.

— Кодовые слова: «поющий олеандр», — говорит она, переводя дыхание. — Обещай.

Стив кладет правую ладонь на грудь, и сердце гулко ухает под пальцами. Его собеседница с трудом выбирается из мягких подушек и опускает знакомую синюю тетрадь на угол стола.

— Приятного чтения, капитан. Клянусь, никто из нас не продешевил.

Стив мрачно зыркает на подлетевшего официанта, заказывает еще стакан минералки со льдом, лаймом и мятой и гладит потертый обрез пальцем. Ощупывает обложку в пятнах и царапинах, теребит десяток торчащих закладок и чутко вслушивается в гомон кафе.

«Поющий олеандр» звучит как название дешевого стрип-клуба на задворках. Он до сих пор не уверен, что был вправе…

— И конкурс поющих роботов! — выкрикивает, хохоча, девушка позади, и плечи Стива каменеют от напряжения. Блядь! Он отпивает воду, кажущуюся кипятком, и раскрывает тетрадь на ядовито-зеленой, самой потертой закладке.

1931

— Не верю, что ты ничего не боишься. Ну ладно, давай же, ты не умеешь врать. Пауков или когда стреляют из проезжающей мимо машины, монстра Франкенштейна под кроватью. Или соседа Ростенковски, он по ночам может превращаться в вампира — точно тебе говорю, совсем как в том фильме. Чего ты боишься, Стив?

— Того, что проснусь, а ничего нет. Никого, нигде, вообще, словно я выдумал всю нашу жизнь и маму, и тебя, и бейсбол, и даже этот новый Эмпайр-Стейт-Билдинг на том берегу, а мир состоит из каких-нибудь марсиан или морлоков, как у мистера Уэллса.

— Тебе определенно нужно меньше читать, — смеется Баки, толкает его в плечо, ерошит волосы и плещет в лицо холодной водой из Ист-Ривер. — И в кино на последний сеанс, пожалуй, ходить не стоит.

— Я ответил, теперь твоя очередь.

— Да всякой чуши. Когда мама плачет или что отца опять уволят с работы, если кошка перебежит дорогу или зеркало вдруг разбилось. Еще, говорят, крысы во сне могут обглодать лицо.

Стив морщит нос, вот-вот рассмеется, но тут же сводит брови и взгляд его становится таким, каким бывает перед дракой. Баки сам виноват, что завел этот дурацкий разговор под мостом в отблесках далекого прибрежного фонаря.

— Боюсь, что однажды ты не проснешься, — бурчит Баки и отходит, пиная круглый камень до самой воды. Нащупывает в кармане картонную планшетку, а в ней — недокуренную папиросу, и затягивается, фыркая и кривясь.

========== 2 ==========

Почерк Баки такой же, каким Стив его помнит с детства — сплошная цепочка из крупных звеньев, петель и заглавных букв. Усыпанные текстом страницы перемежаются чертежами зданий, картами местности, столбцами технических подробностей и дат, и вокруг Стива рушатся громадные стеклянные окна кафе, с гулом взрывается большой телевизор под потолком, а стойку бара со всеми стаканами и бутылками разносит вдребезги. Он явно чувствует запах гари, вкус крови на языке — чужой, своей — неважно, и монотонный гул в ушах. Все страницы посвящены ему. Не то чтобы это трогало до слез.

Стив вспоминает каждую утреннюю пробежку, одинокие вечера в своей квартире, все совместные операции и посиделки с Мстителями, пробитые шины или внезапно сбойнувшие тормоза, купленную в случайных забегаловках еду и картонные стаканчики с кофе и даже тот единственный раз, когда всю ночь просидел у могилы матери. Как, черт возьми, он ухитрился остаться в живых, если на любой из его шагов у лучшего из убийц в мире был готов план по уничтожению?