Баки не просто молчит. Он изводит Стива своим безмолвием, полной отстраненностью и равнодушием. Стив может разбить в крошку гранитную скалу, но упрямство Баки крепче любого камня, и если что-то и осталось в них от довоенных времен, то именно это — никто не хочет уступать.
— Я задал тебе вопрос! — Стив начинает психовать, и это вовсе не к лицу тому, кто без колебаний решился принять командование еще не подобранным спецотрядом. У него нет ни опыта, ни честно заслуженного звания, и бывалые солдаты — не две дюжины дамочек из кордебалета. Те разбегались или смолкали, стоило лишь поддать командных ноток в голосе и стали во взгляде.
А Баки игнорирует его, словно между ними произошла серьезная ссора, и Стив теряется от того, что не может понять. Он-то точно не совершил ничего такого.
— У вас отлично получается, капитан Роджерс, — наконец цедит Баки, криво прикладывая два пальца к челке, и уходит прочь из палатки.
Стив опускает пылающий лоб на холодный металл автомата, считает до пятисот и отправляется за ним, всматриваясь в рельефные следы подошв, что ведут прочь из лагеря.
— Гребаный боже, Роджерс, ты оставишь меня в покое или нет?! — выкрикивает Баки, не оборачиваясь, его спина выпрямляется, а над головой повисает сизое облачко сигаретного дыма.
— После всего, что случилось, ты не должен быть один.
Баки наконец вскидывается, челка взлетает, и прозрачные глаза становятся почти зелеными и ледяными, как вода замерзшего озера.
— А давай я сам решу, Роджерс? — зло выплевывает он, вкручивая окурок в кору дерева так, что последние крошки табака расползаются по пальцам. — Ты же решил.
Стив тяжело сползает на землю и отчего-то чувствует себя виноватым совершенно без всякого повода.
— Единственное, что не дало мне сдохнуть, — глухо говорит Баки, пока тщательно мнет пальцами пустую пачку с унылым одногорбым верблюдом, — это вера. Я верил в то, что эта хуйня — вся эта — никогда тебя не коснется. И был бы счастлив, понимая, что ты… рисуешь уебищную банку ветчины на вывеске или афишу для нового фильма с тонкой ножкой в черном чулке. Пусть даже выкашливаешь легкие на заводе, но по ту сторону океана. И поэтому на хуй, Роджерс. Все твои признания и обещания — сплошная ложь! Тебе никогда не было дела до меня.
Стив чувствует, как мелко начинают дрожать его губы, и сильнее сжимает челюсти. Баки зол. Баки неправ. Баки не понимает, и это больнее всего.
— Тебе какая разница — молчим мы или нет, есть я или нет, жив я или меня размазало взрывом, если ты все равно поступишь по-своему, — тот продолжает едва слышно выговаривать слова и не смотрит на Стива, словно не чувствует его присутствия, а обращается к косому, поросшему мхом пню перед собой. — Если тебе наплевать, то мне тем более. Даже таким ты не доживешь до победы. Я знаю тебя, идиот. Завтра ты ляжешь поперек грязной речки и танки проедут по тебе, впечатав в земную ось, или решишь, что бессмертен, и бросишься в самый ад, а то оружие, что мы нашли на базе, превратит тебя в пустое место, и нечего будет даже похоронить. Моя жизнь этого не стоила. Ничья жизнь…
— Это твой способ сказать спасибо, — Стиву сложно, но он улыбается, дергает уголком рта, хотя знает — Баки не повернет головы, не сможет увидеть это жалкое подобие улыбки. — А у меня мозоль, вот тут…
Он притрагивается пальцем чуть выше левой челюсти и сообщает доверительным шепотом:
— Каждый вечер не меньше полусотни поцелуев. Дамочки, школьницы, иногда бабули. А случалось, и мужчины. Я чувствовал себя шлюхой. Не такой дешевой, как Бетси, что гуляет вдоль пристаней, но…
Баки едва слышно фыркает, и в сердце Стива тает первая льдинка.
— А костюмерная у вас была одна на всех? — спрашивает он, и Стив понимает — вот самая безопасная тема для разговора.
— Ну-у-у, когда как, — тянет он, — всякое случалось. Девчонки любили подглядывать. Да и зрители… ох, всякое бывало. И трусики в карман совали, и подвязки в конвертах с записками. Как-то принесли корзину чайных роз с приглашением на ужин от «очень богатого поклонника, пожелавшего остаться неизвестным», пришлось устроить аукцион — чертова прорва денег, каждый цветок ушел минимум за пять долларов. Однажды у меня лопнул костюм от шеи до самой задницы, прямо по шву, и пришлось пятиться за кулисы спиной. Счастье, что я всегда надевал трусы, хотя наш менеджер уверял, что без них я собрал бы в три раза больше денег. В Висконсине я свалился в оркестровую яму. И, слушай, тебе это понравится, на переезде между Бостоном и Спрингфилдом…
Стив рассказывает пошлейшую историю о том, как перепутал вагонные отсеки, видит, что линия подбородка Баки смягчается, а под щетиной проступают розоватые пятна, и не жалеет соленых подробностей. Привирает в мелочах, лишь бы Баки продолжал внимательно слушать.