Партизаны

Сын задумался. Он посмотрел на Евгения Сергеевича, на отца. Андрей скосил глаза вправо. Это означало «можно». Но Темка, шифруясь, еще несколько секунд помедлил.

— Хорошо, — сказал он. — Если не долго.

Партизан растет просто экстра-класса, подумал Андрей.

— Вот сюда, — поднял руку Евгений Сергеевич, предлагая Темке встать под раскинувшийся крылом плед.

Темка кивнул. Он встал близко-близко к старику, позволяя тому обнять его и ткнуться лбом в лоб. Плечи у Евгения Сергеевича затряслись.

Андрей отвернулся. Жутко хотелось сжать кулаки, но было нельзя. И зубы стиснуть нельзя. Ничего нельзя. Стой, демонстрируй, как тебе все вокруг нравится.

— Не плачьте, — сказал Темка.

— Нет-нет, я так, так, — произнес Евгений Сергеевич, свободной рукой утирая слезы. — Ты — славный паренек, Темка.

Сын положил ладошку на седую голову старика.

— Все будет хорошо, — серьезно сказал он.

Евгений Сергеевич издал горловой звук и полез за платком.

— В это, конечно, хочется верить, Темка. Только ведь два года…

— Он вернется.

— Ладно, ладно, иди.

Старик чуть ли не вытолкнул Темку обратно к Андрею и, склонившись, стал сморкаться, хлюпать носом и вытираться платком.

— Мы пойдем, — сказал Андрей.

Сын понятливо вложил руку ему в ладонь. Евгений Сергеевич задушено пробормотал что-то извинительное. Когда они отошли к скамейке, к Нике, старик торопливо собрался, сложил стульчик, определил его под мышку и с пледом на плече, волочащемся подобно мантии, по дальней тропке утопал куда-то в начало сквера. Согбенной тенью проходя на фоне деревьев, он был похож на императора в изгнании.

— Что это с дедушкой? — спросил Темка.

— Иногда люди испытывают неудобство даже от того, что ты пытаешься им как-то помочь, — сказал Андрей.

— Почему?

— Потому что не хотят показывать, как им больно.

— Это как?

Андрей вздохнул. Объяснить было сложно. Вернее, он боялся, что сын его не поймет или поймет не так.

— Помнишь, как ты ушиб ногу? — тихо спросил он.

— О тумбу в прихожей?

— Да.

Темка кивнул, и заботливая Ника, освобождая для него место, спустила рюкзак со скамейки. Достав корочку из кармана куртки, сын забрался в узость между родителями.

— Помнишь, ты терпел, терпел и не плакал? — прошептал Андрей.

Темка укусил хлеб.

— Да.

— Было больно?

— Очень.

— А если бы в тот момент, когда тебе очень-очень больно, я или мама прижали тебя к себе? А ты боишься расплакаться.

Темка посопел.

— Я бы отвернулся, — сказал он.

— Вот и Евгений Сергеевич отвернулся. Только для него «отвернуться» означало рассердиться и уйти. Многие люди не любят, чтобы было заметно, как им плохо.

— Почему? — нахмурился Темка.

— Потому что они взрослые. Считается, что мужчина не должен никому показывать своей слабости. В первую очередь он боец, защитник. А если все будут видеть, как он плачет, то будут думать, что ему можно сделать больно, и тогда он отступит перед бедой. Куда такой защитник годится? К тому же, слабость бойца — бесценный подарок врагу. Враг это запомнит и использует.

Сын помолчал.

— Я больше никогда в жизни не буду плакать, — сказал он.

— Когда никто не видит, то можно, — сказал Андрей.

Темка посмотрел на другой берег пруда, на легкоатлетов за деревьями, на повисший высоко в стороне дрон-квадрокоптер.

— Все равно все видят, — пробурчал он.

— Девочкам в этом смысле легче, — сказала Ника, подавая сыну рекомендованный ювенальной ассоциацией, безопасный сок. — Они могут плакать, когда хотят.

— Но ведь плачут, когда больно? — удивился Темка.

Он нашел губами пластиковую соломинку.

— Больно бывает по-разному, — сказала Ника. — Когда переживаешь за кого-то, кому плохо, когда тебя обидели, когда что-то не получилось. Или, например, когда мелкие неприятности копились, копились, а с последней, совсем крохотной, терпение взяло и кончилось. И силы кончились. Тебе со стороны кажется, что случилась сущая ерунда, чай просыпался, рецепт пропал, а человек плачет.

— А иногда плачут от радости, — добавил Андрей.

Хрюпающий соком Темка замер.

— Как это?