Партработник

Часов в шесть утра я пошел купаться в море, потом пришел обратно в номер и часов в семь включил радио, после чего побежал в общий холл на своем этаже смотреть телевизор. Показывали «Лебединое озеро». В ожидании новостной программы разговорился с другим постояльцем – мужчиной лет сорока – там больше никого и не было. Я сказал, что это ужасно и все плохо кончится. Он со мной не согласился, прошептав что-то вроде «еще не факт – посмотрим». Мы с ним понимали друг друга с полуслова. В этом доме отдыха «чужаков» не было. Поскольку путевки распределяло управление делами ЦК КПСС, там могли отдыхать ответственные сотрудники аппарата ЦК, партработники и члены их семей. Туда, как рассказывала моя мама, периодически наведывалась дочь Л.И. Брежнева, когда отдыхала с отцом неподалеку на даче. Мама своими глазами видела Галину Брежневу в парке дома отдыха в 1979 году.

В общем, мы с тем товарищем прекрасно поняли друг друга – что моё «все плохо кончится» и его «посмотрим» было про нас, обитателей этого дома отдыха, «гниду цековскую», как нас пару лет назад определила одна тётя из профсоюзного санатория «Мисхор», располагавшегося по соседству. Тогда в конце июля – августе 1989 года мы с папой отдыхали в «Красном Знамени» и в один из дней решили пойти на пешую экскурсию от Мисхора до «Ласточкиного Гнезда». Пешеходный маршрут пролегал по тропинке сквозь заросли крымской сосны и начинался как раз от того самого профсоюзного санатория «Мисхор».

Мы с папой присоединились к небольшой группе профсоюзного санатория по ходу. И вот одна дама лет сорока, справившись у экскурсовода про нас, прокричала на всю растянувшуюся по тропинке группу: «Мань, а ты знаешь, кто с нами идет? Гнида цековская!». Я посмотрел на папу. Он шел молча, только покачал головой. Я задохнулся от возмущения. Хотелось сказать ей, что эти слова несправедливы, что она нас совсем не знает. Мне вдруг стало стыдно за то, что мы из «Красного Знамени». И еще захотелось куда-нибудь исчезнуть немедленно. Как минимум тут же оставить эту профсоюзную группу с их ставшим ненавистным «Ласточкиным гнездом».

Но мы молча с папой шли, сделав вид, что ничего не произошло. Обратно до Мисхора добрались по морю на рейсовом катерке. В номере я спросил его, почему он все это так и оставил. Он тогда сказал: «А как ты думаешь, что я должен был сделать? Одернуть ее? Пристыдить? Сын, люди на нас злы до чертиков. И у них есть на это основания. В той ситуации лучше всего было никак не реагировать». Потом улыбнулся, обнял меня и сказал: «Ты расстроился – я вижу. Не бери в голову, сын. Пошли лучше на море…».

Дом отдыха ЦК КПСС «Красное Знамя» в Крыму (сейчас «Дюльбер»). Мы с папой в августе 1989 года.

Крым. Дом отдыха ЦК КПСС «Красное Знамя». Я и папа летом 1989 года. Здесь папе 49 лет, а мне 16.

Вот в тот день 19 августа я сразу понял, что это конец. Не знаю, почему – просто для меня это было очевидным. Я позвонил папе на работу по прямому телефону, минуя секретаршу. Этот телефон был только для семьи и мы старались им пользоваться как можно реже. Трубку поднял папин помощник Иван Иванович Михайлюк и сказал, что папа разговаривает по ВЧ с Москвой, и чтобы я позвонил спустя два часа. Я перезвонил. Ответил сам папа, голос у него был сосредоточенно-мрачный. Он сразу спросил меня, что с Горбачевым: «Ты же в Крыму, сравнительно недалеко от Фороса. Что там у вас происходит?». Я сказал, что у нас все тихо и добавил: «Пап, ты же член ЦК и у меня спрашиваешь, что происходит?» Он сказал, что ясности мало и у него и что он вылетает в Москву на пленум ЦК. После этого разговора с отцом на меня нахлынула дикая тоска и отчаяние одновременно.

А вот как папа вспоминает этот день:

«Я часто задаю себе вопрос: когда это закончилось? Когда был подписан Указ Президента России о приостановлении деятельности КП РСФСР? Когда закрылись за мной двери областного комитета партии и на них прикрепили бумагу «Обком опечатан»? Или еще тогда, когда из партии стали уходить люди – хорошие люди, умные, честные… Нет, для меня лично все кончилось 19 августа, в четыре часа дня. Именно тогда мне на стол положили шифровку ЦК КПСС. Она была короткой и извещала о том, что секретариат ЦК рекомендует поддержать Государственный Комитет по чрезвычайному положению. Ничьей личной подписи под шифровкой не было, да и кто же станет лично подписывать свой сметный приговор!

Я несколько раз прочитал текст, долго сидел, казалось, ни о чем не думал. Все было ясно. Оставалось только завизировать документ и провести привычную процедуру – довести его сведения низших инстанций. То, что коммунисты отнесутся к нему по-разному, я знал. Кто-то возмутится, кто-то промолчит, кто-то радостно поддержит. А пока разберутся что к чему – дров наломают. Но эти мысли проходили как-то стороной, как само собой разумеющееся. А так было очень обидно, обидно за партию, в которой прошла вся жизнь, за людей, которые предали в самый трудный момент, за себя, потому что сколько ни старался, не смог сделать так, чтобы этот момент не наступил.