Было ясно, что ждать политических заявлений от партии больше нечего и надо их делать самому. Поэтому я сделал единственно возможную в тех условиях вещь – связался с корреспондентом ТАСС по Волгоградской области Инной Алексеевной Бирюковой и передал свое заявление по каналам ТАСС. Раньше секретарь обкома всегда говорил от имени всех коммунистов или всей областной организации. Сейчас у меня не было такого права, потому что я знал – люди настроены по-разному. Так и сказал, что мнения у коммунистов неоднозначные, поэтому могу высказать только личное отношение. А сам отношусь к происшедшему как к противозаконному, неконституционному акту, настаиваю на срочном созыве сессии Верховного Совета СССР.
К моему большому удивлению, это заявление прошло в печать уже на следующий день и, как ни странно, появилось в газете «Советская Россия». Все знают, какую позицию занимал этот печатный орган в то время. Думаю, если бы путч удался (а 20-го вечером еще ничего не было ясно), то эта публикация помогла бы легко расправиться со мной тем товарищам в ЦК, которым я уже успел надоесть за последнее время своей критикой и попытками демократизации партии. А может быть, просто дежурил в редакции честный, порядочный человек и поставил материал в номер.
20-го поздно вечером я прилетел в Москву. Пока ехал к центру, не было заметно, что в столице что-то происходит. Только в самом центре Москвы кое-где под мостами были стыдливо спрятаны бронетранспортеры. Остановился я в «Октябрьской». Это была гостиница ЦК КПСС, с роскошными номерами, прекрасным обслуживанием. Прежние секретари обкомов имели там постоянные номера, которые никто в их отсутствие не занимал. Правда, я этого времени уже не застал. Более того, поселиться в «Октябрьской» было не так просто даже члену ЦК, гостиницу оккупировали иностранцы партия зарабатывала валюту. Вот и в этот раз, пока я ждал оформления у бюро обслуживания, рядом расположилась какая-то иностранная делегация.
<…>.
Рано утром 21 августа, перед тем как ехать на сессию Верховного Совета России, я все-таки заехал в ЦК компартии России к первому секретарю Валентину Александровичу Купцову. Ничего интересного из нашего разговора не получилось. Я настойчиво рекомендовал собрать Политбюро и хотя бы сегодня, но отмежеваться от того, что происходит. Купцов откровенно сказал, что 19 числа у него был разговор с Ельциным, который настоятельно советовал сделать то же самое, но в ЦК нет достаточной информации, и вообще все это можно сделать позднее. Больше в ЦК мне делать было нечего, но тут произошел еще один характерный эпизод.
Уже выходя из здания, я встретил работников отдела оргпартработы, которые искренне удивились, увидев меня здесь. Оказывается, еще вчера была передана телефонограмма коммунистам – членам Верховного Совета России – с рекомендацией не приезжать на сессию. Мы не получили ее по одной простой причине – заведующий сектором по зоне Поволжья Вячеслав Сергеевич Савин ее не передал. Он посчитал себя не вправе передавать такие указания. Это я к тому, что разные люди были везде – и в ЦК в том числе.
В орготделе мне настойчиво рекомендовали не ходить на сессию. Таким образом, за время путча я получил три указания от ЦК КПСС и ЦК КП РСФСР: поддержать ГКЧП, попросить о введении чрезвычайного положения в Волгограде и отказаться участвовать в сессии Российского парламента. Нужно ли еще что-то говорить о позиции, занятой руководством партии в период переворота?
Не буду описывать ту обстановку, которая царила в Белом доме России и вокруг него, об этом уже так много написано и сказано, что впечатления одного человека вряд ли что-то могут прибавить. То, что было на сессии, видели все. Пожалуй, только здесь стало спадать с меня то напряжение, в котором находился все эти дни. Потому что вокруг все были единомышленниками. Еще вчера мы – демократы и коммунисты России – спорили до хрипоты, не уступали друг другу ни в чем, а в тот день единодушие было прямо удивительное. И голосовал я в тот день без особых сомнений во всех принимаемых решениях. Очень хотелось выступить, но считал, что не имею морального права. Все ведь знали уже о позиции руководства КП РСФСР, и мое выступление могли расценить как попытку обелить себя лично, а этого мне не хотелось.
Я полагал, что мой утренний визит в ЦК – последний, но после заседания сессии не утерпел, не мог, видя, какая пропасть легла между народом и партией, вернее, партийным руководством, не сказать в ЦК все, что я об этом думаю.