Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека

А пока, встретившись, они все время говорили, и наговориться не могли. Маша удивленно, чуть склонив голову к левому плечу, слушала Илью. У него, записного рассказчика, была в запасе куча историй, забавных, трогательных и поучительных. Обладая феноменальной памятью, он мог бы поспорить в части познаний с компьютером и гуглом. Но главное, свои истории он выкладывал так интересно и захватывающе, что иным казалось, будто он сам принимал участие в описываемых событиях. Недаром в институте его за глаза называли Ростовским Гиляровским. Сама же девушка если и говорила что-то, то коротко и по делу. Но у нее был свой конек: она вдруг, тихо и будто невзначай, начинала читать стихи. Цветаевой, Ахматовой и танка Ёсано Акико, с творчеством которой Илья до встречи с Машей совсем не был знаком.

— Всего-то половинка любви —
Любовь без ответа, —
Но разве она пылает не ярче
Слепящего солнца…
В высоком небе?

Она вопросительно смотрела на него, пытаясь понять, дошел ли до его сознания смысл танка японской поэтессы. Обычно расставаясь, они пожимали по-братски друг другу руки; иногда, правда, Маша неуклюже целовала Илью в щеку и тут же убегала.

Но были у них и один жаркий поцелуй, как раз, после того как Илья предложил ей сыграть Офелию в спектакле. Маша обхватила его голову руками, долго-долго смотрела в его глаза.

— Ты меня не обманешь? — спросила она очень серьезно. — Не надо, хорошо? — Голос у нее дрогнул.

— Нет, что ты! Конечно, нет!

— Давай будем долго-долго дружить. Чтобы привыкнуть друг к другу.

— Давай, — согласился Илья.

И тут она поцеловала его в губы. Но не для проформы, а горячо и ненасытно. Наконец оторвавшись друг от друга, они взялись за руки и замерли, тяжело дыша.

— Это поцелуй дружбы, слышишь? — Отскочив, будто чего-то, испугавшись, она повернулась и выскочила вон из его каюты.

Время в океане — это не то же самое, что на суше. Бескрайняя водная равнина действовала на Илью раздражающе, глазу хотелось хоть за что-то зацепиться, но серебристая чешуя волн была пугающе однообразна. Если долго всматриваться, пытаясь углядеть что-то за горизонтом, то муть раздражения осаживалась, и наступало умиротворение. А тут еще над тобой две-три сотни квадратных метров парусов; ветрила убаюкивающе шелестят и вздыхают под дуновением ласкового пассата. Веки прикрываются, и бухта канатов, на которой расположился морячок, уже не давит в бока своими кольцами, а превращается в уютный гамак. И только солнце, беспощадное в этих широтах, может выгнать разомлевшего лоботряса с насиженного места в поисках спасительного тенечка.

Илье никак не удавалось выиграть у Кругляка. И вроде бы он даже видел, откуда исходила очередная угроза, и вроде уходил от искусно расставленных ловушек, но тут же попадал в западню и терпел сокрушительное поражение. Лупоглазый начпрод флегматично расставлял фигуры и выжидающе посматривал на пыхтящего от импотенции новых идей в шахматах журналиста: ну что, мол, сыграем еще? Илью особенно бесило не очередное фиаско, а деланное равнодушие начпрода к своей победе. Как же так: его бахвальство и заносчивость в редакции, где он был записным чемпионом по шахматам и настольному теннису, оказались иллюзорны, когда он столкнулся с настоящим противником.

Обычно они играли молча, хотя у Ильи от бессильной ярости белели скулы; ему так хотелось вылить ушат дерьма на своего соперника… Их игра превратилась в некий ритуал, как будто борьба шла уже не на шахматной доске, а на уровне биополей.

И это их затянувшееся молчание было еще страшнее всяких разговоров. Илье казалось, что Кругляк всё знает наперед и о то, как тот ищет возможность проникнуть на склад, чтобы удостоверится, что там наркотики, и тем более он знает, какая роль ему была уготована в этом походе и кто он на самом деле… И вот сейчас, изогнувшись, он поскребет себе спину в районе лопатки и, хохотнув, скажет: «Плохой ты игрок Илюша. Пошел вон. Без тебя тут уже все схвачено и за все заплачено. Ставлю тебе мат!»

Больше всего он ненавидел начпрода, за то, что тот называл его Илюшей. Иногда ему хотелось, схватить Кругляка за грудки и обматерить.

Но ничего этакого конечно не происходило.

Начпрод предложил ничью. Илья видел, как ему казалось, зубодробительный ход слоном и поэтому от ничьей отказался. Но это была ловушка: после смертельного удара ферзем получалось, что хитрюга начпрод ставил мат пешкой.