Пассажирка

Девушка крепко схватила Николаса за руку и потащила вперед. Он попытался развернуть ее, но Этта не поддавалась.

– Мы сделаем это! Если не выведем их к проходу, Айронвуд не узнает, каким мы воспользовались. Надо сбросить их с хвоста.

Мы. Они должны сделать это или вместе, или никак.

– Черт тебя дери… – выругался Николас, но, когда девушка побежала, побежал тоже.

Звук напоминал летнюю грозу – громыхающую окнами их с мамой квартирки, гул, расколовшийся над городом и отдающийся эхом от зданий из стекла и стали.

Из-за свиста казалось, что барабанные перепонки вот-вот лопнут; пронзительный визг стихал перед каждым чудовищным оглушительным раскатом. Кожу покалывало, словно она сейчас отслоится.

Ни теперь, ни когда-либо еще Этта не стала бы жаловаться на звук прохода. Только не после того, что услышала.

Николас вытянул шею, чтобы посмотреть на разрывающие ночное небо тени. Оно выглядело так, словно из каждого самолета изверглись тысячи черных жуков и хлынули на город. От жадного любопытства, которое она раньше замечала на его лице, не осталось и следа.

Этта обернулась – улица позади них оказалась пуста.

– Они ушли!

Девушка поднажала, пока лодыжка не подвернулась на куске щебня. Но Этта не остановилась, не остановился и Николас. Он перекинул ее руку себе через шею и понес девушку вперед, когда они свернули на Кэтрин-стрит.

– Это конец… дороги… – выдохнула она.

– Я вижу других, они идут туда же… – сказал он. Слова клокотали у него у груди, вторя реву самолетов. – Мы почти на месте.

Семьи, пары, полицейские – все столпились перед зданием из красного кирпича. Наверху, над аркой окон, растянулся белый стяг: сначала «ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНАЯ ЛИНИЯ ПИКАДДИЛЛИ», потом, помельче: «СТАНЦИЯ ОЛДУИЧ».

Она издала резкое «Да!» одновременно с дрожащим восклицанием Николаса «Слава богу!».

Стоящий возле входа полицейский в темной форме махал всем заходить. Они увильнули от брошенных в панике одежды, постельного белья, игрушек и чемоданов и влились в поток тел. Прежде чем их поглотила толпа, Николас передвинул руку девушки себе на талию. Его вторая рука легла ей на плечи, привлекая ее ближе, вжимая их между десятков людей, смиренно пытающихся пробиться вниз, к бесконечной череде ступенек.

– Мы глубоко? – поинтересовался Николас, глядя на тусклый свет, льющийся с потолка.

– Очень глубоко, – ответила Этта, надеясь, что слова окажутся утешительнее, чем казались. Гром не прекратился, просто стал глуше. Мир вокруг замерцал – электричество не выдерживало бомбежки. Пот лился по спине, и она никак не могла унять дрожь, даже когда они отделились от остальных и направились к восточному пути, как подсказала Элис.

Какая-то часть Этты надеялась, что они смогут просто дойти до конца платформы, спрыгнуть на рельсы и скрыться в туннеле. Никаких хлопот, никакой суеты, никаких вопросов.

Но когда они преодолели последние ступеньки и повернули за угол, она поняла, что у них проблемы – там уже собралась не одна сотня людей. Лондонцы рассеялись по всей платформе, некоторые даже сидели на рельсах. Скученность тел наполняла воздух влажным липким теплом. Многие мужчины и женщины снимали пальто и пиджаки и вешали их вдоль стен. Кто-то даже натянул веревку у входа в туннель.

Они не могли здесь ночевать – не могли терять столько времени, когда срок, установленный стариком, приближался с каждой секундой.

Рука Николаса снова сжалась вокруг нее, когда идущие позади них люди начали осторожно проталкивать их вперед.

– Черт, – негромко выругался он. – Куда нам надо идти?

Она указала на другой конец пути, где ряды и ряды людей свернулись калачиками на одеялах или расселись кружками. Кто-то еле слышно беседовал или пытался отвлечь детей игрушками или книжками, но большинство хранило стоическое молчание.

Этта не могла отрицать их мужества: они хранили спокойствие. Казалось, лондонцы смирились с положением дел, словно речь шла просто о досадном неудобстве, а не о возможной ужасной гибели.

– Хорошо, подождем. Можем и потерпеть. – Если Николас и знал о глазах, следящих за ними, то не подавал виду. Они шли через толпу, пока не нашли свободное место недалеко от конца платформы, под рекламным плакатом, сообщающим, что в театре Парамаунт идет кино «Я была авантюристкой» с некой Зориной в главной роли.

Николас снял сумку и сюртук, Этта уселась на клочок бетона, прислонившись к изогнутой стене. Подтянув ноги к груди, она обхватила их, да так сильно, что хрустнули колени.

«Успокойся, – подумала она. – Успокойся».

Но бомбежка все не прекращалась, и Этта размышляла, что, если одна из бомб упадет прямо на них, игре придет конец. Не только для нее и Николаса, но и для сотен людей, набившихся как сельди в бочке.

Порывшись в сумке, Николас вытащил одинокое яблоко. Есть Этта не хотела, хотя у нее не было даже крошки во рту с самого Нью-Йорка. Ее живот окаменел, лишь временами вздрагивали еще болящие после бега мышцы.

Николас взглянул на нее, уголки его губ опустились от беспокойства.

– Я должен был найти нам воды. Прости, Этта.