Пассажирка

На обороте маминого письма Этта быстро записала инструкции Элис. На восток, свернув с площади Пикадилли на Суисс-Корт, Кранборн-стрит, Гаррик-стрит, по Кинг-стрит мимо Святого Павла, перейти на Рассел-стрит, свернуть направо на Кэтрин-стрит после Королевского оперного театра… Внезапно Этта затосковала по телефону, спутниковой связи и роскоши никогда не чувствовать себя заблудившейся.

– Берегите себя, – прошептала Элис, обни-мая ее.

Слабое беспокойство, покалывающее Эттину кожу, переросло в парализующий ужас. Нет времени. На это нет времени, но…

– Надо идти… – услышала она тихий предупреждающий голос Николаса.

Девушка неохотно отпрянула, желудок отозвался болью. То, о чем вы говорите, – не вопрос морали. Это физически невозможно. Что изменилось бы… что изменится, если она предупредит Элис прямо сейчас? Мысли терзали ее; всего лишь небольшая рябь, разве не так? Небольшое изменение в безбрежном море событий. Если она не могла отправиться обратно в свое время и спасти Элис, не пересекаясь с самой собой, она, по крайней мере, могла ее предупредить. Она могла переписать это мгновение, побледневшее от ужаса лицо наставницы, кровь…

– Элис…

– Нет, нет, не надо, – перебила ее Элис. – Никаких слез, никаких секретов. Я хочу жить, как мне предначертано, Этта. Чего уж проще. Отец всегда говорит, что путь к настоящей жизни в том, чтобы идти по нему без ожиданий и страхов, влияющих на выбор… а это чертовски тяжело, когда путешественники приходят и уходят. Я хочу однажды узнать тебя, как ты знаешь меня. Хочу играть на скрипке, совершать свои ошибки, влюбляться, жить во стольких городах, во скольких только смогу… И ты хочешь отнять это у меня?

Этта не могла дышать; руки непроизвольно сгибались и разгибались, сдерживать рыдания стоило больших усилий. Она взглянула на Николаса, тот отвернулся, обозревая толпу и вежливо притворяясь, что не слушает. Наконец, она покачала головой:

– Нас называют стражами, потому что мы должны заботиться о вас, как вы заботитесь о нашем мире. И, Этта, не забывай: самое замечательное в твоей жизни то, что ты не обязана жить по прямой, как большинство из нас. Ты можешь в любое время прийти повидать меня. Как в песне: «Я буду видеть вас во всех старых знакомых местах».

Этта отпрянула, оглушенная, снова услышав эти слова. Она смотрела, как Элис махнула и шагнула в толпу, и вот уже даже вспышка ее ярко-рыжих волос померкла, а потом и вовсе исчезла.

– …Этта? Вы в порядке? – Она не понимала, что Николас говорил с ней, пока он не протянул руку, проведя большим пальцем по ее неповрежденной щеке.

– Она говорила это и раньше… в последний раз, когда я ее видела, прямо перед… – Перед тем, как она умерла. Она должна была это сказать. Должна была принять это, потому что теперь ей стало ясно, так мучительно ясно, что Элис помнила эту встречу. Она знала, что Этта попытается рассказать о том, что с ней случится, и в своей неповторимой манере дала ей понять: то, что она сказала в прошлом, – правда. Она не хотела знать. Не хотела менять жизнь, которой жила с Эттой до этого мгновения.

Но Элис так сильно любила ее, что все равно хотела удержать от путешествий или, по крайней мере, путешествий без знания всей правды. Может, потому-то мама так не хотела рассказывать Этте; она могла быть несентиментальной, а Элис с Эттой не могли.

– Она не хочет, чтобы я ее спасала. – Этта вытерла глаза, удивившись мокрым дорожкам слез, стекающих по подбородку. – Извините… я просто немного… подавлена. И устала.

Все, чего я хотела, так это спасти вас. И куда же ей теперь возвращаться? Какой теперь смысл выступать с дебютом, выстраивать карьеру, если Элис этого не увидит?

Она знала, что Элис вступила в то, что Роуз называла «сумеречными годами» жизни – она долго пожила, и, даже начиная заниматься, Этта понимала, что наставница не будет жить вечно. Но не могла примириться с этим. Не могла понять, как это все может быть справедливым.

«Я снова ее увижу, – подумала она. – Не в мое время, может, даже и не скоро, но однажды…»

– Вам не за что извиняться. Мы отдохнем, как только это станет безопасным, но сейчас надо двигаться.

Этта кивнула и последовала за ним.

Контуры его тела были жесткими, готовыми к драке. Острые режущие темные глаза оценивали каждого проходящего мимо человека.

Время от времени он тер содранную кожу на разбитых костяшках, и Этта знала: пока она переживала об Элис, он думал о том, что произошло за домом. Девушка потянулась провести пальцами по тыльной стороне ладони Николаса, пытаясь вырвать его мысли из порочного круга.

Они уже потеряли целый день, чтобы разгадать эту подсказку, но не могли терять ни секунды дольше на сожаления.