Пассажирка из Франкфурта. Немезида. Слоны помнят все

Она стремительно вышла наружу, унося в сумочке совершенно не нужную ей помаду. Сев в машину, она проехала часть главной улицы Чиппинг Бартрама и свернула на боковую, миновав гараж и больницу. Это была узкая улочка, по обе стороны которой стояли уютные домики.

Она притормозила напротив коттеджа «Лавры». Открывшая дверь худощавая седая женщина лет пятидесяти сразу же ее узнала.

— Миссис Оливер! Сколько лет, сколько зим!

— Да уж, не виделись целую вечность.

— Ну, входите же, входите. Как насчет чаю?

— О нет, — воспротивилась миссис Оливер, — я только что пила у одной старинной приятельницы, да и в Лондон пора возвращаться. Забежала в аптеку — смотрю — Марлен!

— Да, она очень довольна работой. Ее там ценят. Говорят, она очень предприимчивая.

— Ну и хорошо. А сами-то вы как, миссис Бакл? Выглядите превосходно. Почти не изменились.

— Ой, не говорите. Совсем стала седая и тощая.

— Сегодня у меня словно день встреч со старыми друзьями, честное слово, — пошутила миссис Оливер, следуя за хозяйкой дома в тесную заставленную мебелью гостиную. — Вы помните миссис Карстейрз — миссис Джулию Карстейрз?

— Ну еще бы. Ей, наверное, уже за семьдесят.

— Если не за восемьдесят. Но память у нее хоть куда Вспоминали с ней старое и, кстати, вспомнили одну давнюю историю. Я-то была тогда в Америке и ничего об этом не знала Я говорю про Равенскрофтов.

— О, помню этот кошмар…

— Вы ведь когда-то у них служили, если не ошибаюсь?

— Да. Убиралась по утрам трижды в неделю. Чудесные были люди. Он офицер настоящий, джентльмен, а она — истинная леди. Теперь таких нет. Старая закваска.

— И надо же было случиться такой беде.

— И не говорите…

— Вы в ту пору у них работали?

— Нет уже. Пришлось взять к себе тетушку Эмму, она по старости и видела плохо, и ослабла сильно, где уж тут по домам ходить. Вот за месяц до их смерти я и взяла расчет.

— Просто в голове не укладывается… и как такое могло стрястись, — сказала миссис Оливер. — Насколько я поняла, установили, что это было двойное самоубийство.

— Что-то мне не верится, — сказала миссис Бакл. — Чтобы такие достойные люди учинили над собой расправу Жили они душа в душу, это сразу было видно. И в дом этот они сравнительно недавно въехали.

— Ну да. По возвращении в Англию, они, кажется, поселились под Борнемутом?

— Верно, да только оттуда долго до Лондона добираться, вот они и переехали в Чиппинг Бартрам. Дом был очень хороший, и сад ему под стать.

— А как у них было со здоровьем? Вы ничего такого не замечали — в последние месяц-два?

— Ну, он уже был все-таки в возрасте, когда любой начинает сдавать. По-моему, у него были какие-то проблемы с сердцем, может быть, даже небольшой инфаркт, но в общем он был вполне бодр. Принимал лекарство, особенно себя не переутруждал.

— А леди Равенскрофт?

— По правде сказать, она все грустила — наверное, скучала по прежней жизни, понимаете? Конечно, они завели новые знакомства, но разве сравнишь с тем, что было за границей? При их положении в обществе одних сельских знакомых мало. У нас ведь не то, что в Малайе и прочих заморских странах. Там, знаете ли, одной прислуги целая армия. То и дело званые обеды и прочие развлечения.

— Вы считаете, она скучала без… развлечений?

— Кто же может сказать наверняка — но мне показалось…

— Мне кто-то говорил, что она носила парик.

— У нее их было несколько. — Губы миссис Бакл тронула легкая улыбка. — И такие шикарные, кучу денег стоили. Она их время от времени отсылала в Лондон, где их заново укладывали и присылали обратно. И все они были разные. Помнится, один был такой каштановый, в рыжинку отдавал, а другой — седой, весь в мелких кудряшках. Этот ей был особенно к лицу. И еще два — не такие парадные, но их можно было носить и в дождь, и когда ветрено. Она очень за собой следила, на наряды денег не жалела.

— А что, по-вашему, могло стать причиной этой трагедии? — рискнула спросить миссис Оливер. — Видите ли, я тогда была в Америке, так что ничего не знала, а потом… не станешь же расспрашивать в письмах о таких вещах — даже у близких друзей. Но думаю, какая-то причина все же была. Ведь, насколько мне известно, стреляли из револьвера генерала Равенскрофта…

— Да, да, у него их было целых два, он говорил, что так ему спокойнее. Может, он и прав был, все-таки глушь. Хотя я ни разу не слышала, чтобы их до того случая кто-то беспокоил, я имею в виду до того, как заявился этот прощелыга… Скажу вам, он сразу мне не понравился. Хотел поговорить с генералом. Дескать, в молодости он служил у него в полку. Генерал стал его расспрашивать, ну и сразу догадался, что тот врет. Так его в дом и не впустил, проходимца. Не на таковского напал.

— Вы полагаете, что их кто-то убил?

— Да ведь ничего другого и не придумаешь, верно? Я вам честно скажу: очень мне садовник их не нравился, хоть и был старательным, каждый день приходил. Всякое об этом парне поговаривали, будто он несколько раз мог в тюрьму угодить. Но генерал, конечно, принял его, пусть, дескать, попробует начать новую жизнь.

— Значит, вы думаете, что их мог убить садовник?