Пассажирка из Франкфурта. Немезида. Слоны помнят все

В конце концов дверь со скрипом и жалобным стоном отворилась. Перед миссис Оливер стояла древняя морщинистая старуха с согбенной спиной и явно страдающая застарелым артритом. Выражение ее лица никак нельзя было назвать приветливым. Испуганным, впрочем, тоже. Скорее на нем было написано недовольство: ходят тут всякие, врываются в дом порядочной англичанки, который, как известно, ее крепость. В свои семьдесят, а то и все восемьдесят, она готова была без колебаний защищать свою крепость.

— Уж не знаю, какое у вас ко мне дело, но я не… — Но тут она вдруг умолкла. — Батюшки, да это же мисс Ариадна! Кто бы мог подумать! Мисс Ариадна!

— Да вы просто чудо — сразу меня узнали! — воскликнула миссис Оливер. — Как поживаете, миссис Мэтчем?

— Мисс Ариадна! Нет, вы только подумайте!

«Да, немало воды утекло с тех пор, как меня называли „мисс Ариадна“», — подумала миссис Оливер, но этот голос, надтреснутый от старости, она узнала сразу, интонации остались прежними.

— Входите же, голубушка, — пригласила древняя хранительница домашнего очага. — Входите. Все такая же красавица, честное слово. Сколько лет я вас не видала? Пятнадцать, не меньше.

Гораздо больше пятнадцати, но миссис Оливер не стала поправлять и вошла. Миссис Мэтчем поздоровалась с гостьей за руку, но пожатие было совсем слабым: похоже, пальцы уже не очень-то ее слушались. Ухитрившись закрыть непослушную дверь, она, шаркая и прихрамывая, прошла в маленькую комнату, очевидно предназначенную для приема гостей. Стены были сплошь увешаны фотографиями: младенцы, детишки постарше, взрослых намного меньше. Некоторые фото были в солидных кожаных рамках, заметно потертых. В потемневшей серебряной рамке молодая дама в платье для дворцовых приемов, с прической, украшенной перьями, на двух фото бравые морские офицеры, а еще на двух — военные в форме Сухопутных войск. Множество голых младенцев, возлежащих на ковриках. В комнате стоял диванчик и два стула. Миссис Оливер села на предложенный ей стул. Миссис Мэтчем опустилась на диванчик и с видимым усилием подпихнула подушку себе под поясницу.

— Ах, деточка, вот уж не чаяла вас увидеть. Вы все еще пишете ваши чудные романы, а?

— Да, — сказала миссис Оливер, совсем, впрочем, не уверенная, что романы о преступниках и всяких ужасах заслуживают эпитета «чудные». Но тут же вспомнила, что это любимое словечко миссис Мэтчем.

— Я теперь одна-одинешенька, — сказала миссис Мэтчем. — Помните мою сестру, Грейси? Умерла прошлой осенью, да, умерла. От рака. Операцию сделали, да только поздно спохватились.

— О! Искренне сочувствую, — отозвалась миссис Оливер.

Минут десять они вспоминали родственников миссис Мэтчем, которые, один за другим, покидали этот бренный мир.

— Ну а у вас все хорошо? Как поживает ваш муженек? Ох, да что это я, он ведь много лет как умер, пустая моя голова… Как же вас занесло в наше захолустье?

— Я тут проездом, — сказала миссис Оливер, — к счастью, у меня оказалась с собой записная книжка с вашим адресом, вот и решила вас проведать, узнать, как вы поживаете — и вообще.

— Понятно. Поболтать о старых временах, верно? Ведь всегда приятно вспомнить старые добрые времена?

— Еще бы, — согласилась миссис Оливер, очень довольная тем, что разговор сразу пошел в нужном направлении — ведь ради этого, собственно говоря, она сюда и пришла. — Как много у вас фотографий, — добавила она.

— Чего-чего, а этого добра хватает. Вот, когда я жила в приюте для престарелых — название у него было глупее не придумаешь — «Счастливый закат», или что-то вроде того, так вот, там и фото на стенку не повесишь, ни-ни. Промаялась я там год с лишним, и такая тоска меня взяла… Начальство там больно строгое — следили, чтобы ничего своего туда не брать. Ни единой безделицы. Все только приютское. Наговаривать лишнего не стану, там было все, как положено, но мне чужого не нужно, хочу, чтобы все было мое собственное. И мебель, и стены не голые, а с фотографиями. А потом к нам приехала одна леди, она в каком-то Совете состояла, при каком-то обществе. Она мне и сказала, что у них есть другое место, где все живут в своих домах, и можно взять с собой что хочешь… Теперь ко мне каждый день заходит девушка, помогает во всем, такая душечка — проверить, все ли у меня в порядке. Так что я очень довольна — чисто, уютно, и все вещички при мне.

— О, они у вас, можно сказать, со всего света, — заметила миссис Оливер, осматривая комнату.

— Да, вон тот столик — бронзовый — это от капитана Уилсона, он мне прислал его… вроде бы из Сингапура[330]. И бенаресскую[331] бронзу, тоже он прислал. Красивая, верно? А на пепельнице, вот смотрите, какая-то диковина? Из самого Египта. Называется скрабея[332], или что-то в этом роде. Вы-то знаете. Чудное название, так впору чесотку называть[333], но это не болезнь, а такой жук, и выточен из драгоценного камня. Вон какой голубой, яркий. Береза — нет, бирюза[334], кажется.

— Бирюза, — сказала миссис Оливер.

— Она самая. Просто загляденье. Это мой мальчуган-археолог прислал, он там чего-то копает.