Пассажиры первого класса на тонущем корабле

Четвёртая англо-нидерландская война 1780–1784 была для голландцев геополитической и экономической катастрофой. Британия получила контроль над индийскими колониями Нидерландов, а британские купцы — доступ в голландскую Ост-Индию, прежде всего в Батавию в нынешней Индонезии.[1072] Поражение Нидерландов в войне и кризис, ставший следствием нарушения торговли во время боевых действий, спровоцировали массовый протест. Изначально патриоты противостояли статхаудеру при поддержке регентской элиты Голландии, но в 1787 году они сосредоточились уже на регентах. К этому моменту решающее значение для определения развязки внутреннего нидерландского конфликта приобрели иностранные державы. В 1787 году пруссаки восстановили власть статхаудера и сокрушили патриотов, но в 1795 году Наполеон заставил статхаудера бежать.[1073]

Нидерланды никогда не были доминирующей в Европе военной державой — даже в тот момент, когда они были гегемоном. Британия была морской державой-гегемоном, что обеспечивало ей преимущество за пределами Европы, хотя доминировать на самом континенте её армия так и не смогла. Напротив, как показал в главе 5 наш анализ оснований британской гегемонии, Британия полагалась на то, что основную часть сражений на полях Европы возьмут на себя её союзники, и ослабляла своих противников морскими блокадами. Как и в случае с большинством элементов фрагментированной голландской политии, британское правительство признавало, что оно всё в меньшей степени было способно утверждать свою власть над европейскими державами-конкурентами, причём для Британии это понимание касалось ещё и Соединённых Штатов.

Всё более реалистичному подходу британского правительства к геополитическим реалиям в конце XIX — начале XX веков способствовала, как мы видели в главе 5, неготовность элит платить более высокие налоги для военных приготовлений, а также массовая оппозиция воинскому призыву, что стало значимым фактором после расширения избирательных прав. Действовавшие в собственных интересах колониальные предприниматели и чиновники ослабляли эти препятствия, но их в основном интересовали стратегически периферийные территории в Африке. Однако даже в Африке Британия тщательно заботилась о том, чтобы не провоцировать державы-соперники. Поэтому, когда Британия предприняла интервенцию в Египет, который считался принципиальной в геополитическом отношении территорией для её банкиров, она успокаивала Германию, поддерживая её колониальные амбиции.[1074] Аналогичным образом Британия полагалась главным образом на дипломатию, а не на военное вмешательство, занимаясь урегулированием своих конкурирующих с Россией интересов по мере ослабления Османской империи, а о разделе Китая на сферы влияния Британия договаривалась с другими крупными державами.[1075]

И для Нидерландов, и для Британии геополитические реалии и неспособность или неготовность тратить достаточно средств на нейтрализацию своих европейских соперников ограничивали поле, на котором узкий круг элит мог играть за пределами Европы. Нидерланды, за исключением своей торговли с Францией, которая привела к тому, что Британия объявила им войну в 1780 году, придерживались нейтралитета в европейских войнах, как только стали второстепенной военной державой. Напротив, британские чиновники не лимитировали масштаб обязательств, которые делались официальными лицами государства в Европе.

«Либералы XIX века возлагали надежды избежать войны преимущественно на транснациональную организацию и "взаимозависимость" капитала»[1076] точно так же, как считали и по-прежнему считают неолибералы конца XX века. Правда, ни один британец не был столь же банален, как колумнист «Нью-Йорк Таймс» Томас Фридман, который в 1996 году писал, что «никакие две страны, где есть “Макдоналдс”, никогда не воевали друг против друга».[1077]

Однако вера в умиротворяющие эффекты свободной торговли действительно настолько ослепляла британские элиты, что они не видели рисков участия их страны в системе альянсов в Европе.[1078]

Хотя эти надежды рухнули в 1914 году, Манн напоминает, что главные соперники за колониальные территории — Британия, Франция и Россия — «фактически воевали как союзники».[1079] Британию втянули в войну её европейские, а не колониальные или коммерческие обязательства. Несмотря на споры внутри правительства и гражданского общества, продолжавшиеся с 1870-х годов и до самого дня начала Первой мировой войны, Британия никогда не делала уступок (хотя, конечно же, могло оказаться, что этого никогда не будет достаточно) восходящему могуществу Германии на континенте. Аарон Фридберг и Бернард Портер,[1080] в чьих работах даётся лучший обзор действующих лиц и позиций в этих дискуссиях, соглашаются, что они действительно способствовали сдержанности Британии в колониальной сфере и доводам в пользу сокращения военных расходов, однако они не обнаруживают каких-либо ограничений в утверждении Британией своих интересов в Европе.