Пастернак, Нагибин, их друг Рихтер и другие

Подруга Нины Львовны говорила мне, что Дорлиак была глубоко несчастна. Но она ведь и Рихтера не сделала счастливым. Все время мерилась с ним талантом.

Раздражалась, что Слава мог радоваться жизни, людям, молодежи. Возмущалась, как Рихтер мог отвечать на все письма, которые получал.

– Как вы можете писать всем этим ничтожным людям! – говорила она.

– Почему «ничтожным»? – удивлялся Светик. – Для меня все люди одинаковы.

Ненавидела Наташу Гутман, 18 лет не позволяла ей общаться с Рихтером. Светик очень переживал из-за этого, но ничего сделать не мог.

– Неужели ты не можешь настоять? – спрашивала я.

– Нет. Начнутся такие истерики…

Как они познакомились с Ниной Львовной? Это была заслуга матери Дорлиак. Та преподавала в консерватории и однажды подошла к Славе с просьбой – сделать «ансамбль с Ниной».

На тот момент Рихтер уже начал выступать, Нина тоже пела со сцены какие-то шлягеры. Но голоса особого у нее никогда не было. Нина сама мне говорила: «Мама сделала чудеса с моим голосом, она вытащила из меня все, что можно». При этом, конечно, нельзя у нее отнять того, что она была художественно образованна. И в итоге Рихтеру стало интересно с ней играть. Помню, они поехали в Тбилиси и имели там успех. И потом Дорлик решила, что со Святославом стоит иметь дело.

Все деньги были в ее руках. Она говорила, что Слава ничего в финансах не понимает. И если он потом хотел кому-то помочь, например Елене Сергеевне Булгаковой, у которой было тяжелое положение, то был вынужден занимать… Я на Нину смотрела снизу вверх, она же была намного старше Славы. Она казалась нам сказочной принцессой, не от мира сего, нежная, хрупкая, косы вокруг головы.

А меня часто принимали за сестру Славы, я ходила в филармонию карточки получать. И мне там стали говорить: «Вы плохо за братом смотрите, на него Дорлиак нацелилась». Я отвечала: «Бог с вами, она из другого мира». Абсолютно не верила. И мои подруги тоже не верили. Когда вам 20 лет, а женщине 30, она для вас – человек из другого мира.

Со мной она была мила. А потом…

Как-то я поговорила с Мариной Тимофеевной, которая руководила концертным отделом. Спросила у нее, что за разговоры ходят о Нине и Славе, ведь она же старше.

«Вера, вы очень ошибаетесь. Дорлиак – железный человек, и если она нацелилась, так и будет», – сказала мне эта мудрая женщина. Я Славу никогда не расспрашивала о начале его отношений с Ниной… Наверное, вначале был какой-то романтический момент в их выступлениях. Но потом разница во взглядах на жизнь стала критической. И только ее слезы и уверения в том, что она умрет, если Слава уйдет, держали его возле нее. При этом она на него всегда смотрела сверху вниз. Так что неудивительно, что у него случались периоды депрессий. Но он был настолько одаренной натурой, что использовал всякий повод для радости…

Уйти от Дорлиак он не мог.

Почему он ее терпел?

А почему он хорошо играл на рояле? Потому что это был Рихтер.

Он был человеком, который ненавидел слезы. Говорил мне: «Я не могу видеть, как женщина унижается».

Он пытался прятаться у друзей, но Нина его разыскивала и начинала «умирать». Нина Львовна была болезненным человеком, чуть что, у нее начинались истерики и даже туберкулез. Этого Светик выносить не мог. Ему было проще мириться с тем, что она рядом.

А в идеальную семью Рихтер после предательства матери уже и не верил. Впрочем, официально они не были мужем и женой. Когда незадолго до кончины Светика Дорлиак предложила ему оформить отношения, он ответил, что не видит в этом смысла. Он понимал, что все это делалось только для того, чтобы сделать Митюлю официальным наследником.

Рихтер потому и коллекцию своих картин передал в Пушкинский музей и попросил меня отнести Ирине Антоновой, директору музея, письмо, в котором завещал все картины Музею личных коллекций. Только попросил сделать это втайне от Нины Львовны, так как понимал, что ее истерики он не выдержит и будет вынужден забрать картины обратно. А Митюля словно чувствовал это и то и дело требовал, чтобы картины вернулись домой. Официально Рихтер отдал их Пушкинскому только на выставку. «Выставка давно кончилась, почему вы не приносите картины?» – напоминал он Рихтеру. «Он тут же начнет продавать их», – сказал мне Светик.

И передал для Антоновой два письма, которые я и отнесла. В первом было поздравление с Новым годом, а во втором – дарственная на коллекцию картин. Я попросила Антонову сделать так, чтобы об этом не узнала Дорлиак.

«Я все понимаю, – ответила Ирина Александровна. Открыла сейф, положила туда конверт. – До определенного дня об этом никто не узнает». Услышав ее «до определенного дня», я вздрогнула, так как поняла, что она имеет в виду…

* * *

У меня с Дорлиак отношения были поначалу самые добрые.

Когда она после войны появилась в нашем доме на улице Фурманова, где жил Светик, она мне очень понравилась. Своей дореволюционной красотой.