Пастораль с лебедем

— Куда, дедуля? Нельзя, закрыто у нас! — не пускает его медсестра.

— Почему это мне нельзя?

— Никому нельзя, карантин. Читайте: карантин по гриппу. Новый вид, азиатский. Эпидемия в районе, школу после каникул запретили открывать.

Так вам и повернет оглобли Скридон из-за каких-то словечек: карантин, эпидемия…

— Что вы топчетесь? — медсестре стал надоедать настырный старик. — Детей сроду не видели? Вам не двадцать лет, слава богу, потерпите уж, дедусь, пока домой забирать… Инфекцию занесете.

— Эвона! — потешно всплеснул руками мош Скридон. — Азиатский я грипп, говоришь? А про чертово копыто не слыхала? Тебе, дочка, больше двадцатилетние по нраву, признайся… Да когда деду Скридону было двадцать, он в этом доме, у попадьи, гостил. В той вон комнате, крайней по коридору, там у нее спаленка была. По утрам чаи гоняли… По секрету скажу, я ей зубы золотые вставлял, чтобы могла укусить попа… — прошептал Скридонаш, подмигнул: — Не к тебе в гости иду, девица, к попадье. — И толкнул дверь плечом.

— Куда? Поймите, никаких посещений! — схватила его за рукав сестричка. — Главврача сейчас позову, стойте! — заворчала недовольно: что за темный народ, невозможно работать. — Пожалуюсь главврачу! — упорно держала она осаду. — Все равно вас отсюда выставят.

— Раскаркалась, ворона! На сосунков своих вякай, ясно тебе? — рявкнул Патику на опешившую сестру. — А доктору главному передай, бывший зэк из тюрьмы завернул. По делу, жену навестить.

Хлопнул дверью и прямиком в палату:

— Здорово живем, мамаши! Взаперти вас держат, голубушки, чем начальство прогневали?

Рарица минут пять как вздремнула, но, услышав возню на крыльце, вздрогнула: «Что там, Скридон? Какая тюрьма, какие сосунки?» Потянула одеяло, прикрыть голое плечо. Надо, не надо, затеет сейчас свару старик…

— Отвечай, когда спрашивают.

Не поймет Рарица, чем он недоволен. Кирпидин запыхтел, как бодливый бычок: эта соплячка медсестра, небось, за свекра его приняла или какого-нибудь дедушку сердобольного! Своими кругленькими глазками быстро обшаривает комнату: «Где он? Где мой парень? Научу его хорошенько ругаться, не только пеленки пачкать».

— Что за порядки тут у вас?

В самом деле, на пороге к тебе цепляются, пугают главным врачом, здесь, в палате, мать лежит, а сынка не видать — ни пеленки, ни свивальника. Патику протопал к кровати Рарицы, беспокойно пробурчал:

— Где ребенок, фа, тебя спрашиваю, — и резко сдвинул шапку на затылок.

Рарица съежилась: господи, распетушился, хоть бы шума не поднял. Этот сварливый петушок на коротких ножках, прозванный «чертовым копытом», уверен, что не даст себя в обиду. Видно, заведено так у тех, кого природа обделила: похожие на невзрачных, но драчливых зверюшек, когда нужно показать характер, они распушат шерсть, как кошка, выпустят иголки, как ежик, нахохлятся по-петушиному.

— Там он, в той комнате, — сказала Рарица чуть слышно.

Кивнула на дверь в другую комнатушку, плотнее закуталась в одеяло, будто знобит. Скридон удивляется: что с ней? Умаялась за ночь? Ну, пусть лежит, сил набирается.

— Да ты сядь, — измученно говорит Рарица.

Хлопнула дверь. Кто там, подоспела боевая сестричка с главным врачом? Скридон обернулся. А, нет, в палату вошла низенькая, неповоротливая женщина на сносях — переваливается по-утиному, словно укачивает-убаюкивает огромный свой живот.

— Покормить дают, а потом уносят. Они там сами их пеленают, пока так…

Рарица говорит устало, почти равнодушно, просто чтобы не кидался муж по пустякам на всех подряд. Знала, если придется Скридону не по нраву, начнет ерепениться и пыхтеть, как звереныш в норе.

— Сядь, Скридонаш. Здесь акушерки за детьми смотрят, нянечки пеленают…

— А ты что, не мать? Отдать сына в чужие руки! Кто знает, что за люди, не углядят, а он перевернется набок да и задохнется, не приведи бог. Это же НАШ сын, фа!

Рарица искоса посмотрела на мужа: проведать пришел, а сам пыжится, негодует… И вдруг расплылась в беспомощной, невинной улыбке. Это была улыбка, обычно блуждавшая на ее лице, чуть глуповатая улыбка желтого цветка тыквы, который вьется-тянется вверх и готов расцвести в пасмурный день даже на трухлявом тыне. «Перевернется… Мальчишке и дня нет от роду, много он тебе наворочается».

— Бог ты мой, Скридон, — прошептала Рарица, часто-часто моргая, уткнулась в подушку, плечи задрожали под одеялом. Не то плачет, не то смеется.

— Ты что, Рарица? — встрепенулся старик и топ-топ, подковылял к ее кровати. — Что с тобой, милая?

— Ничего, так… Сейчас пройдет, — и она всхлипнула. Вздохнула, и не поймешь, то ли счастье небывалое посетило женщину, то ли от горя она сокрушается.

— Может, что не в порядке у него… У сына, говорю. Случаем, не калека? Живой хоть родился-то, а?

Рарицу словно прорвало:

— Да не каркай ты, черт! — закричала истошно: — Уходи отсюда, дай мне жить! Убирайся!..

— Вон оно как… — пробормотал дед. Сколько лет вместе, никогда не видел жену такой. Отошел на цыпочках, сел на колченогую табуретку, примолк: «Что это с бабами творится, когда рожают?»