Пастушок

– Ой, я не могу! Искать смерть в кольчуге – это так же умно, как с завязанными глазами искать грибы! Данила, скажи нам честно, зачем ты вооружился и куда едешь?

– Ты знаешь, Зелга, я доверюсь коню! Ведь этот буланый конь Евпраксию любит. Она не раз кормила его печеньем. Может быть, он меня привезёт туда, где она томится?

– Всё может быть, – опять согласилась Зелга, – но ты поешь! Поешь хоть чуть-чуть. Хочешь каши?

– Спасибо, нет. Поем хлеба.

И Даниил задумчиво съел ржаную горбушку. Выпил ещё вина. Он начал пьянеть. Глаза его были тусклыми, а на лбу появились капельки пота.

– Есть ли у тебя шлем? – спросила Настасья, подняв взволнованные глаза на воина. Даниил поглядел на неё внимательно и пожал плечами.

– Да, есть. К седлу приторочен.

– А щит?

– Есть и щит.

– Наточен ли меч?

– Конечно.

Настасья некоторое время молчала, прежде чем задать главный вопрос:

– Ну, а велика ли твоя любовь, гусляр Даниил?

Все замерли, не сводя очей с Даниила. И он кивнул.

– Велика. Безмерна.

– Тогда скачи, – вздохнула Настасья и поднялась с решительным видом, – скачи как можно скорее, мой милый друг Даниил! Я благословляю тебя.

Даниил вскочил, и бледная девушка его трижды перекрестила, шепча какой-то псалом. Меланья под лавкой билась.

– Когда вы её развяжете? – спросил воин, – может быть, Яна за ней позвать?

– С ней сейчас две дюжины Янов не совладают, – мудро заметила Василиса, – она хоть тоненькая, но лютая! Подождём отца.

А потом три дочки Микулы и Даниил спустились во двор. Увидев коня, стоявшего у крыльца, маленькая ханша отметила про себя, что таких красивых коней мало на Руси. Он был очень редкой буланой масти. Трижды поцеловав каждую сестричку, гусляр вскочил на буланого. Но, когда он тронул поводья, Зелга вдруг спохватилась.

– Стой! Наклонись!

Натянув узду, Даниил пригнулся. Поднявшись на пальцы ног, Зелга обняла рукой его шею и прошептала на ухо:

– Конский череп!

– Что говоришь? – не понял гусляр.

– Ищи лошадиный череп, насаженный на высокий шест! Евпраксия – там. Она сейчас смотрит на этот череп и молится, чтобы я вспомнила про него да тебе сказала!

– Зелга, с чего ты это взяла?

– Даниил, скачи! – воскликнула Зелга и отступила на шаг. Недоумевая, Данила цокнул коню, и тот рысью выбежал за ворота. Открыла их ему Акулина.

День уже начал клониться к вечеру. По широкой пыльной дороге, что пролегала вдоль берега Днепра до синего моря, а возле Заруба разветвлялась, ползли обозы и ехали верховые. А по Днепру плыли корабли красы необыкновенной. И паруса на них были подняты, и гребцы работали вёслами. Доверяясь коню, Даниил направился по дороге к югу от Киева. Миновав кузнечную слободу, а за ней – гончарную, он вдруг начал жалеть, что гусли с собой не взял. А потом подумал – какие гусли? Зачем слепому свеча? Зачем соловей, если вороньё кругом каркает? И зачем река, когда грозовые тучи над головой собрались? И тонкая плеть взвилась над конём. Тот помчался вскачь.

Прямо за предместьями, возле Лыбеди, красовалась Выдубицкая обитель. На всех её колоколенках начинали звонить к вечерне. По небольшому мостику переехав быструю речку и холм над нею, всадник услышал, что справа, за малой рощей, будто бы лемехи по камням почиркивают да гужи ремённые на оглоблях поскрипывают, да кто-то посвистывает. А потом вдруг всё это прекратилось, и из-за рощи выкатился громадный валун, который бы не смогли сдвинуть с места семь мужиков здоровенных. И докатился валун до самой дороги. Конь Даниила еле успел отшатнуться. Потом опять зачиркали лемешки по камням, и гужи ремённые заскрипели, и пахарь начал посвистывать. Даниил за рощу свернул и увидел пахаря. Под малиновым светом вечерней зорьки тот шёл за плугом, который мерно, покладисто волокла сивая кобыла. Справа и слева от плуга круто бугрилась и осыпалась земля – чёрная, сырая и рыхлая.

– Здравствуй, Микула Селянинович! – громко сказал Даниил, осадив коня. Гикнув на лошадку, которая сразу остановилась, радуясь отдыху, пахарь медленно разогнулся и поглядел на всадника.

– Будь здоров, Добрыня Никитич! А далеко ли собрался ты на ночь глядя?

– Да куда все нынче едут, туда и я направляюсь!

– Не за Евпраксией ли?

– За нею.

Пахарь покачал головой.

– Да где ж ты её найдёшь? Её похищали хитро – не для того, чтоб отдать! Разумные люди стоят за этим, Данила. Или какая-нибудь придумка у тебя есть?

– Никаких придумок. Но если я не найду Евпраксию – не вернусь!

– Ого! Не князь ли ругал тебя, Даниил?

– Было дело! Но это – дело пустяшное.

Помолчали. С тоской взглянув на ласковое вечернее небо, так отражавшееся в Днепре, что и лес, и степь около реки казались заворожёнными её пламенной красотой, Даниил спросил:

– Не знаешь ли ты, Микула, где на шесте висит лошадиный череп?

– Не знаю, – с грустью тряхнул Микула полуседыми кудрями, вовсе не удивившись вопросу. Потом он вдруг призадумался.

– Погоди! Не череп ли это коня князя Святослава, торчащий на двухсаженном шесте около часовни близ Гурчевецкой дороги?

– На Гурчевецкой дороге? – переспросил Даниил, – а что это за часовня?