Пастушок

Ян был младшим братом Евпраксии. Так назвали его в честь госпожи Янки, младшей сестры великого князя Владимира Мономаха. Ещё далеко не старая княжна Янка была игуменьей Новоспасской женской обители и духовной наставницей всех знатнейших барышень Киева, в том числе Евпраксии и её сестрицы Меланьи. Отец этих двух красавиц, Путята, с осени находился в Царьграде в качестве княжеского посла, а их братец Ян, который зимой отмечал семнадцатилетие, был дружинником Мономаха. Три дня назад последний отправил его в Чернигов – сообщить тамошнему князю Олегу о том, что перенесение мощей Бориса и Глеба из одного храма в другой состоится в среду, а не в четверг. Это была просьба митрополита. Ему приснилось, что он в четверг должен умереть. Хоть митрополичьи сны давно никого уже не тревожили, все князья во всех городах Руси быстрее засобирались в Киев, чтобы успеть к среде. Событие было важным. Мощи лежали в пригороде столицы, Вышгороде. Олег Святославич со своим братом и сыновьями прибыл во вторник вечером. А вот Ян в Чернигове задержался – конь его захромал, нужно было дать ему отдохнуть.

– Худо, Зелга, худо, – вдруг проронила Евпраксия горьким тоном, – знаешь ли ты о том, что великий князь велел мне сегодня в Вышгороде не быть?

– Да как это так? – прикинулась Зелга дурой, – ты мне об этом вечером не сказала, когда пришла из дворца!

– Ты дурно себя вела.

– Не обо мне речь! Скажи, Мономах рехнулся? Ведь твоя мать была его младшей сестрой! Значит, ты – княжна! Тебе ли сегодня в Вышгороде не быть? Это ведь бесчестье!

– Да что ты городишь вздор? – гневно перебила Евпраксия, – ты ведь знаешь, что моя мать была незаконной дочерью князя Всеволода, а значит – я не могу считаться княжной.

– Но ты – дочь боярина! Самого Путяты! Как тебя можно не допустить на эту великую христианскую церемонию?

– Величайшая церемония! Сколько можно гнилые кости с места на место таскать? Другое обидно – там будут княжичи неженатые. Святослав, например. Сын князя Олега. Он, говорят, красив! Похож на отца.

Зелга испугалась. Её крестили четыре года назад, и ей не успели ещё наскучить богослужения. Каждый поп и каждый монах представлялись ей владетелями ключей от ада и рая. И вдруг – услышать такое! Гнилые кости!

– Да что ты вздрагиваешь, душа моя? – нежно пристыдила Зелгу Евпраксия, – кто нас слышит?

– Вот уж не знаю, – взволнованно прошептала Зелга, – если бы мы болтали с тобой в твоём прежнем тереме, я была бы спокойна! А здесь того и гляди подслушают, потом Яну передадут, и он тебе всыпет! А заодно и мне. Ой, Евпраксия! Так ли уж было нужно отдать кому-то свой терем и воротиться к батюшке, под его суровую волю?

– Иначе было нельзя. Тот терем дышал на ладан, да за него ещё началась грызня превеликая. Сама знаешь! И кто нас может подслушать в моей светлице? Ну скажи, кто? Я ведь запретила служанкам своей сестры сюда подниматься.

– Да мало ли, что ты им запретила! Они, как сама госпожа Меланья, ходят везде босиком. Знаешь, для чего? Чтоб подслушивать!

Молодая боярыня призадумалась. Её мужем был тысяцкий Симеон, родной внук Порея. Его убили во время одной из битв с проклятым Давидом Игоревичем, под Дорогобужем. Вдоволь пожив сама себе госпожою и всё-таки уступив разваливающийся терем деверям и золовкам, совсем молоденькая вдова, которую называли первой красавицей Киева, не замедлила перебраться опять к родителям, дабы не упустить куда более роскошный терем и ларцы с золотом. Это дело было не из приятных – ведь возвращение означало зависимость от родителей! Впрочем, мать скоро умерла, а грозный Путята любил старшую дочь больше, чем двух других своих чад – Яна и Меланью, нос у которой был самым длинным в тереме. Уезжая в Царьград, старый воевода строго велел обеим своим дочерям во всём брата слушаться. Те, конечно, насупились, потому что Ян рядом с ними, взрослыми барышнями, казался ещё мальцом, однако деваться им было некуда.

– Слушай, Зелга, – снова заговорила Евпраксия, вспомнив сон, – к чему снится конь?

– Какой ещё конь?

– Крупный вороной жеребец – красивый, горячий!

– К розгам, моя прекрасная госпожа, – усмехнулась Зелга, – опять в субботу твой брат прикажет Филиппа сюда позвать, если не уймёшься. Не просто так твой отец Яну написал, чтоб он по субботам тебя приказывал сечь! Слава о тебе достигла Царьграда. Тебе не стыдно совсем?

– Ой, как будто Ян никогда не видел мой голый зад! – фыркнула Евпраксия, положив одну ногу на другую. Но всё-таки слова Зелги вызвали у неё минутное раздражение. Ведь Филипп, шестнадцатилетний ученик лекаря из дворца, был её приятелем, а суровая тётя Янка не так давно вменила ему в обязанность по субботам сечь всех своих воспитанниц, на которых жаловались родители или братья. Этот скверный мальчишка умел пороть замечательно, в чём Евпраксия убедилась месяц назад, когда у неё хватило ума надрать Яну уши, что она часто делала до замужества. Вспоминать тот случай было невесело. К счастью, ум озорной вдовы был занят сейчас другим. Опять улыбнувшись, она воскликнула:

– Зелга, Зелга! Ты должна знать, к чему снится конь! Ведь ты половчанка!