Пат

- Это бессилие, когда ничего не удается сделать… - Ник почувствовал дуновение прохладного ветра, который ерошил ему волосы. – Например, отцовство. Оно является патом. Невозможно не быть отцом ребенка, который уже родился, даже когда его не желаешь. Невозможно выбрать себе, что с этого вот времени уже не будешь его отцом. Это и есть настоящий пат.

- Потому ты таким и был? Тогда? – атаковал Ник.

- Да, потому.

Песок на пляже Буэнос-Айрес становился бронзовым под цвет близящегося вечера; вода, наплывающая на его сырые насыпи, уже не пенилась столь охотно, как часом ранее. Ничего нельзя сделать, подумал Ник. Он поглядел на собственного отца. Неожиданно до него дошло, насколько старый человек идет рядом с ним: Хаиму Равахолу было шестьдесят четыре года, на девять больше, чем Джек, когда тот умирал. Шел он медленно, словно бы дробил шаги и еще считал их. Ничего нельзя сделать, вновь мелькнуло у него в голове, и тут ему вспомнилось, почему начал играть после смерти Джека. Он не мог выдержать того, что не испытывает по причине той смерти никакой печали, какой-либо боли; словно бы то, что умер человек, фамилию которого носил, ему было совершенно безразличным.

- Тебе не интересно, что я делал, когда убежал? – спросил он.

Отец пожал плечами.

- А почему это должно меня интересовать?

- Разве тебя не интересует, как выглядела моя жизнь?

- То не было жизнью, Ники. – Отец ласково усмехнулся, и Нику показалось, что замечает в его лице незнакомую до сих пор доброту. – Мы оба выбрали нечто вместо жизни: я – шахматы, ты – бегство. Я видел парочку твоих партий. Ты, наверное, меня не видел, был настолько собран! Играешь ты хорошо. Гораздо лучше, чем когда-то. Но до сих пор играешь, словно заводной робот. Словно спрятанный под столом турецкий карлик.

Ник не ответил, хотя эти слова для него были словно пинок в живот. Они дошли уже до конца пляжа. Эти места венчали гигантские бетонные портовые застройки; из сереющей воды появлялись судна, подобные тому, на котором он давным-давно прибыл в Америку. Отец остановился на время Ник вместе с ним. Хаим Равахол смял губы, как бы размышляя, сказать ли что-нибудь еще.

И он сказал:

- Предполагаю, ты знаешь, что вчера случилось?

- Вот уже пару дней я не читал газет.

Отец медленно покачал головой, а потом рассказал ему. Предыдущим днем утром в Польшу вступили армии Гитлера. Ник вспомнил, что говорил об этом Гитлере один из клиентов банка Левенштейнов, тот самый, что заработал состояние на полетах на самолетах. Когда говорил, что если касается евреев, то мистер Гитлер абсолютно прав; впервые в жизни Нику хотелось ответить, что и он сам тоже еврей. Тут до его клиента что-то дошло, и он сообщил, что таких как Ник это, естественно, не касается. Ну а теперь back to business, Mr Lewenstein.

- Наверняка вскоре они захватят Варшаву. Потому я туда и возвращаюсь, сейчас, - сообщил отец. Ник почувствовал, что в животе у него что-то скручивается, и он спросил:

- То есть как: возвращаешься? Ты же знаешь, что они делают.

- Да, знаю. Алехин пошутил, что тот корабль, на котором мы сюда приплыли, очень красивый, "Пириаполис", это Ноев ковчег. Красиво сказано.

- Но ведь ты можешь остаться. Здесь или…

Какое-то мгновение он колебался, сказать ли: "Езжай со мной".

- Найдорф намеревается остаться, - отозвался отец. – А я возвращаюсь.

- Ради чего?

Потом он неоднократно размышлял над тем, почему отец ничего не сказал о маме, почему сказал лишь:

- Потому что иногда случается так, что и при пате можно что-то сделать. Можно идти королем в место, где его ожидает смерть, только лишь для того, чтобы сделать ход. Чтобы сделать выбор. Только заводной робот этого не сделает, для этого… для этого нужен бигель.

Он протянул Нику руку. Тот, совершенно не думая, словно бы движениями его тела управляли веревочки, за которые тянул кто-то другой, Ник подал ему свою, и какой-то миг они стоял так, на пляже в Буэнос-Айресе, объединенные рукопожатием. Ник глядел в неподвижное лицо своего отца, а потом – потом Хаим Равахол извлек свою ладонь из ладони Ника и легонько усмехнулся.

- Мы видимся в последний раз.

Ник не ответил. Отец кивнул и пошел по пляжу в направлении улицы. Над Буэнос-Айресом спускались сумерки; Ник стоял в буром песке и глядел, как отец исчезает за линией деревьев, отделявшей полосу песка от аллеи. Пошевелился лишь тогда, когда почувствовал первые капли дождя, расплывающиеся у него на лбу. Через мгновение дождь бил уже очень сильно; ливень заполнял пляж Буэнс-Айреса грязью, затирал следы, которые Хаим Равахол оставил на песке. Ник побежал. Когда, в конце концов, он очутился на улице, на нем не было сухой нитки. Он остановил такси, машина остановилась, он уселся и приказал отвезти себя на аэродром частных реактивных самолетов[8], где стоял самолет, взятый в чартер банком Левенштейна.

На следующий день он уже был в Нью-Йорке.