Патрик Мелроуз. Книга 2

– А я думал, ты в этих делах спец, – изумился Патрик. – Ладно, слушай дальше. Вся ирония заключается в том, что первый урожай, первая доза, – самая токсичная. Пока бедный верховный жрец корчится и потеет, пытаясь выгнать из организма отраву, оленья моча, загубив еще несколько печенок, постепенно утрачивает токсичность. Токсичность, но не галлюциногенность. Так и у нас: стремление к высокому статусу заставляет людей жертвовать душевным равновесием, силами и временем, дабы киркой и мотыгой проложить себе путь к тому, что в действительности токсично и пагубно.

– Весьма любопытно, – сказал Шеймус. – Но я не понимаю, какое это имеет отношение к нашей проблеме.

– Все очень просто: пусть мною движет одна лишь гордыня, но я не желаю пить разбодяженную мочу в самом низу мочеиспускательной иерархии вашего «сообщества».

– Если ты не желаешь быть частью сообщества, никто тебя тут не держит, – тихо произнес Шеймус.

Воцарилось молчание.

– Прекрасно, – сказал Патрик. – Теперь мы, по крайней мере, знаем, чего ты хочешь на самом деле.

– Нет, это ты уходи! – вдруг закричал Роберт. – Оставь нас в покое! Это дедушкин дом, и мы имеем право здесь жить!

– Давайте все успокоимся, – сказала Мэри, кладя ладонь на плечо сына. – Даже если в следующем году нас здесь не будет, сейчас мы никуда не уедем – у детей каникулы. Так и быть, мы готовы пойти на компромисс относительно ваших друзей. Если вы на неделю пожертвуете своим офисом, мы тоже готовы освободить спальню на неделю. Справедливо?

Шеймус замешкался, обуреваемый сразу гневом и желанием казаться благоразумным человеком.

– Я должен это обдумать, – сказал он. – Если уж совсем честно, мне необходимо время, чтобы обработать такой поток негативных чувств. И лишь потом я смогу принять решение.

– Хоть заобрабатывайся, – сказал Патрик, вставая и тем самым завершая беседу. – Чувствуй себя как дома, но не забывай, что ты в гостях. Проведи какой-нибудь обряд, что ли.

Он обошел стол и развел руки в стороны, выпроваживая Шеймуса за дверь, но вдруг замер на месте.

– Кстати! – Патрик наклонился к Шеймусу. – Мэри говорит, после подписания дарственной ты совсем забросил Элинор. Это правда? Она столько для тебя сделала – уж мог бы и заскочить к ней на часок.

– Мне совершенно неинтересны твои соображения касательно моей дружбы с Элинор, – ответил Шеймус.

– Слушай, да я ж понимаю – с ней не очень весело. Памятуя о вашем духовном родстве, могу предположить, что это семейное.

– Твой враждебный настрой мне надоел, – багровея, прорычал Шеймус. – Я пытался проявить терпение…

– Терпение?! – перебил его Патрик. – Ты пытался подселить к нам своих дружков и выбросил Элинор на помойку, потому что выжать из нее больше нечего! Человеку, который называет это «терпением», следует посещать курсы английского, а не книгу писать.

– Я не обязан выслушивать оскорбления в свой адрес. Мы с Элинор создали этот фонд, и я знаю, что она болеет за него всей душой. Трагедия в том, что ты не видишь, какое важное – центральное! – место занимает фонд в жизни твоей матери, и не понимаешь, какая она необыкновенная женщина.

– Ошибаешься. О более необыкновенной матери нельзя и мечтать.

– Совершенно ясно, к чему все идет, – вмешалась Мэри. – Давайте разойдемся и успокоимся. Не вижу смысла поливать друг друга желчью.

– Но, дорогая моя, – сказал Патрик, – только желчь у нас и осталась!

У него так точно ничего другого не осталось. Мэри поняла, что задача по спасению каникул из руин, оставленных его презрением, целиком лежит на ее плечах. От Мэри ждали, что она всегда будет бесконечно инициативна и в то же время добра к Патрику, но она не могла ни соответствовать этим ожиданиям, ни обмануть их.

Усаживая Томаса на колени, она вновь ощутила, как сильно пострадало от материнства ее одиночество. Мэри жила одна почти до тридцати и до последнего тянула с продажей квартиры, даже когда забеременела Робертом. Время от времени ей было необходимо отгораживаться от людского потопа. Теперь остаться наедине с собой удавалось очень редко, но даже когда удавалось, всеми ее думами по-прежнему владела семья. Забытые смыслы накапливались подобно невскрытым конвертам. Она знала, чтó в этих конвертах – грозные напоминания о необходимости вернуться наконец к осмыслению жизни.

Ну а в данный момент одиночество придется делить с Томасом. Она вспомнила, как Джонни, цитируя кого-то, говорил, что младенец бывает «один даже в присутствии матери». Эти слова ей запомнились; теперь, сидя с Томасом после ссоры Патрика и Шеймуса и наблюдая за его игрой с любимым шлангом – он помахивал им из стороны в сторону и любовался, как серебристая струя с брызгами врезается в землю, – Мэри ощутила желание упрекнуть Томаса, велеть ему не пачкаться, не лить воду просто так, а поливать цветы, однако не поддалась этому желанию, разглядев в бессмысленности Томасовой игры особую свободу. Сын не задумывался о цели, не видел в своей игре ни прока, ни выгоды, ему просто нравилось наблюдать за струей.