Паутина Шарлотты

Начало лета — самое чудесное и счастливое время на ферме. Недолгое цветение сирени наполняет воздух благоуханием. Вслед за сиренью наступает черед яблонь, и на сладкий аромат слетаются пчелы. Стоит теплая, мягкая погода. Уроки в школе кончаются, и ребята могут вволю играть и ловить форель в ручье. Эйвери частенько возвращался домой с форелью: она лежала у него в кармане, теплая и плотная — клади ее на сковородку, и ужин готов.

Теперь, когда не надо было больше ходить в школу, Ферн появлялась у амбара почти каждый день и тихонько сидела на скамеечке. Обитатели амбара считали ее своей. Овцы спокойно укладывались у ее ног.

Близилось первое июля, в сенокосилку запрягли рабочих лошадей, мистер Зукерман влез на сиденье и погнал их в поле. Косилка стрекотала целое утро. Круг за кругом она объезжала поле, и высокая трава, падая под резаком, ложилась длинными зелеными дорожками. Если назавтра не было дождя, все работники выходили сгребать и ворошить сено. Потом они вилами грузили его на огромный воз, а Ферн и Эйвери забирались на самый верх. Теплое душистое сено везли в амбар и перебрасывали на просторный сеновал. Весь амбар превращался в чудесное ложе из клевера и тимофеевки. То-то было здорово прыгать и зарываться в сено! Иной раз Эйвери находил ужа и засовывал его в карман, где лежала всякая всячина.

Начало лета — время птичьего ликования. В полях, вокруг дома, в амбаре, в лесу, на болоте — всюду любовь и песни, гнезда и птичьи яйца. На опушке леса заливается болотная овсянка, что прилетела, должно быть, из самого Бостона: пи-бо-ди! пи-бо-ди! На ветке яблони раскачивается чибис, вертит хвостом и распевает: чи-бис! чи-бис! Певчий воробей помнит, что жизнь коротка и пркерасна, и твердит: сла-док миг! сла-док миг! сладок миг! А как войдешь в амбар, ласточки, оставив гнезда, с гневным кличем стремительно кидаются вниз. «Чи-ки, чи-ки!» — раздаются их голоса.

В начале лета детям повсюду попадается что-нибудь, что можно съесть, выпить, пососать или пожевать. Стебли одуванчика полны сладкого молочка, в головках клевера таится нектар, а дома в холодильнике много вкусного холодного питья. Всюду, куда ни глянь, кипит жизнь — даже в прозрачной капле, застывшей на тонкой травинке: расковыряешь ее, а там сидит зеленый червячок. А если перевернуть лист картофельной ботвы, то увидишь ярко-оранжевые яички картофельного жучка.

В один прекрасный день в начале лета у гусыни вылупились гусята. Обитатели амбара отнеслись к этому как к большому событию. Когда оно совершилось, Ферн сидела на скамеечке. Шарлотта первой после самой гусыни узнала о долгожданном появлении гусят. Гусыня почувствовала приближение события накануне: она услышала тоненькие голоса, доносившиеся из скорлупы. Она знала, как ужасно тесно и неудобно гусятам внутри яйца и как им не терпится поскорее проклюнуть скорлупу и выбраться наружу. Поэтому она старалась поменьше двигаться и против обыкновения помалкивала.

Как только из-под гусыниных перьев высунулась первая серо-зеленая головка и стала осматриваться по сторонам, Шарлотта тут же это заметила и объявила во всеуслышание.

— Я полагаю, — сказала она, — всем нам весьма приятно будет узнать, что неустанный четырехнедельный труд и терпение нашей подруги гусыни вознаграждены и она может предъявить нам результаты своих усилий. Гусята появились на свет. Позволю себе принести самые искренние поздравления.

— Спасибо-спасибо-спасибо! — произнесла гусыня. Она кивала и кланялась, отбросив всякую скромность.

— Спасибо, — сказал гусак.

— Поздравляю! — закричал Уилбер. — А сколько вылупилось гусят? Я вижу только одного.

— Семь, — сказала гусыня.

— Прекрасно! — заявила Шарлотта. — Число семь приносит удачу.

— Удача тут ни при чем, — заявила гусыня. — Главное — правильная организация и упорный труд.

В этот момент Темплтон высунул нос из своего укрытия под Уилберовой кормушкой. Он бросил взгляд на Ферн и украдкой стал пробиваться вдоль стены поближе к гусыни. Все наблюдали за ним, поскольку его не очень-то любили и относились к нему с недоверием.

— Послушай, — заговорил он грубым голосом, — говоришь, у тебя семь гусят. А яиц-то ведь было восемь. Что случилось с восьмым яйцом? Почему из него никто не вылупился?

— Наверное, оно негодное, — ответила гусыня.

— И что ты собираешься с ним делать? — продолжал допрашивать Темплтон, не сводя с гусыни круглых бусинок-глаз.

— Можешь забрать себе, — отвечала гусыня, — можешь его укатить и присоединить к своей отвратительной коллекции. (Темплтон имел обыкновение подбирать на ферме всякие необычные вещи и тащить к себе. У него дома хранилось все на свете.)