«Печаль моя светла…»

Заниматься вместе с Эллой нам приходилось редко и только в сессии, так как «прожженный циник» Элка первая из нашей группы выскочила замуж и стала жить в Пушкине. Ее счастливым избранником оказался Саша Лебедев, который тогда был шестикурсником английского отделения после «китайского» разгрома восточного факультета. Их сдружила, чтобы затем поженить, студенческая «картошка» второго курса. Брак был по взаимной любви и даже бурным страстям, оттого был вначале, в студенческие годы, заметно нервным. В ожидании ребенка Элла только хорошела и держалась молодцом, поскольку методично, как всегда ей было свойственно, не только следовала указаниям врачей, но и не пропускала занятия и все экзамены сдавала до сессии. Хорошо помню один из них. Это был экзамен по древнерусской литературе, который принимал у нее Игорь Петрович Лапицкий (он вел у нас несколько практических за профессором-тезкой И. П. Ереминым). Встреча по этому поводу была назначена на историческом факультете. Я тоже пошла для поддержки. Задав вопросы (история летописания и протопоп Аввакум), он оставил обеих в коридоре у окна и удалился (просто расхаживал за углом по коридору). Это было совершенно напрасно: Элла все знала, тем более про его любимого «неистового» старообрядца, но нас он растрогал своей неожиданной деликатностью. После сдачи экзамена у окна (я сидела на соседнем подоконнике), когда мы остались вдвоем, Элка сказала, что он даже ничего, кроме плана ответа, не спросил по Аввакуму, и подвела итог: «Джентльмен, он и есть джентльмен, даже в роли ученого мужа». Поскольку у нее неожиданно получилась ритмическая проза, то я подхватила: «Аввакума он даже презрел: / Дескать, тут он не очень и нужен». И мы облегченно расхохотались. Тогда еще все экзамены сдавались очень честно, даже в ситуации беременности.

Хотя мы и симпатизировали друг другу, но сблизились не сразу. Помню ее чудесный голос, который услышала в первый раз, когда на первом курсе она пела «Жаворонка» Глинки вслед за моим «Прелюдом» Рахманинова, доставившим мне столько мучений. Голос звенел нежно, как колокольчик, и я тогда остро позавидовала ее дивному природному инструменту, сопоставив его в моем случае безголосия с Ларисиным недужным роялем.

На третьем курсе родилась дочка Талечка, первое и последнее в нашей группе студенческое дитя, предмет обожания родителей и, конечно же, заинтересованных девчонок, предчувствующих свое будущее. Девочка была замечательная и, на мой тогдашний взгляд, точь-в-точь похожая на картинку краснощекого младенца на коробке с зубным порошком. Хорошо помню, как Саша, шедший по другую сторону улицы и несший на руках эту красавицу в вязаном ярко-желтом пальтишке, гордо мне кричал: «Мое произведение!»

Матерью Элла оказалась фанатичной. Буквально помешанной на всевозможных инфекциях, гоняющихся за этим пупсом. Я только ахнула, как она отчитала незнакомку, посмевшую дать ребенку двух лет виноградину из кулька: «Какой ужас, немытая!» – и тут же забрала дочку с прогулки домой – поить марганцовкой. Мой дядя Ваня, врач, позже увещевал ее (запрещающую четырехлетней дочери есть чудесные молочные продукты с полтавского рынка) приучать измлада к микробам и вирусам, приводя в пример цыган. Помню, как, сопротивляясь материнским запретам, сообразительная девчушка уверяла меня насчет малины: «А это доктор сказал: “Ежедневно по большой куче”».

Сейчас задним числом только удивляюсь, как смогла такая сумасшедшая мамочка без всяких академических отпусков, без нянек и постоянных помощниц прекрасно окончить университет вместе с нами и блестяще защитить диплом по Пушкину в семинаре профессора Б. С. Мейлаха. Это была не только Голова, но и Характер!

Вспоминая яркую личность пушкинистки Элеоноры Сергеевны Лебедевой, не могу умолчать о ее редкой, удивительной даже среди филологов, любви к Пушкину с ранних детских лет. Ее неожиданная юношеская измена в пользу биологии была окончательно и с корнем вырвана едва ли не одним месяцем бесед с абитуриентами-биологами и несколькими микологическими лекциями. Впоследствии никакие перипетии судьбы и замужней жизни не могли разлучить ее с жизненным компасом «Пушкин», и она напряженно работала по этому неисчерпаемому направлению до последних дней, всегда умело концентрируя вокруг себя таких же единомышленников-фанатиков, будь то любимый Царскосельский лицей, Всероссийский музей-квартира Пушкина на Мойке, пушкинский сектор Пушкинского Дома или научные коллеги по всему миру.

Скажу больше – наверное, только с годами смогла оценить ее влияние на формирование наших эстетических вкусов. При всех открывающихся поэтических мирах, часто захватывающих и самодостаточных, пушкинский взгляд для нее всегда служил высшим эталоном, формируя и определяя оценки самой высокой эстетической пробы.