«Печаль моя светла…»

Однако на втором курсе моя Лариса немного заленилась. Вдруг начала пропускать занятия и тем более перестала регулярно бегать в «читалку», объясняя разного рода недомоганиями. Потом пропала, и меня замучили расспросами наши очень милая латинистка (О. А. Гутан) и требовательная англичанка (М. М. Касабова). Телефона тогда у нее не было, и я терялась в догадках. Когда через какое-то время пришла к ее маме, та удивилась: как так, она каждый день ходит в университет! Секрет оказался очень простой: наша Лариса влюбилась, а ее тогдашний «предмет» (одноклассник) не учился и не работал. Когда она призналась мне в этом, я ахнула, но ничем, кроме конспектов, не могла помочь ей, по макушку заросшей «хвостами». Слава богу, тогда все обошлось, и она все-таки сдала сессию пусть не на пятерки, как раньше, но на простую стипендию. Зато опомнилась от этого безответственного обожателя, который только бродил с ней по кинотеатрам и улицам, рассказывая о себе небылицы, и о котором, как выяснилось, она практически ничего не знала. Я, конечно, «зудела» и повторяла ей бабушкину реакцию на девичьи успехи моей сестры Галочки: «Танцплощадка? Ф-у-у, там даже некому представить тебе молодого человека!»

Мой зудеж в какой-то степени повлиял на ее следующий выбор возлюбленного: на этот раз им оказался человек, который все время был у нас на виду, сам в единственном числе напросился в девичью «шестую русскую», был постоянным предметом подтруниваний (после них только удовлетворенно расцветал) и всегда получал пятерки по двум причинам: слишком заикался при ответе и имел такой плохой почерк, что преподаватель не мог прочитать им написанное (зато при выпуске он получил диплом с отличием). Это был Володя, которым девчонки любили пугать друг друга как альтернативой статусу старой девы.

Так вот, после самой яркой и самой вызывающей любви и хождения с ним исключительно за ручку в течение четырех месяцев, после совершенно расстроившейся системы занятий Лариса вдруг совсем исчезла (второй курс!), оставив, как мы считали, своего друга «с носом».

Разумеется, метания Ларисы и, наконец, ее отчисление не могли не обсуждаться у нас дома. Как ни странно, но тут мнения разделились. Женщины ей сочувствовали. Баба Леля, помню, вспоминала какую-то свою заблудшую невинную подругу из стародавнего пансиона. А тетя Галя все твердила об «игре гормонов», что для меня тогда вообще было биологической загадкой. Мужская же часть моих домашних Ларису осуждала. Сережка с его возрастным максимализмом приговаривал: «Ну и дура: бросила учебу!», а дядюшка рекомендовал «сдать на перевоспитание»… китайскому землячеству.

Она появилась на моем горизонте только через пять лет в самое горячее время моей аспирантуры и объявила, что она уже многодетная мать. Имеет двух детей, ждет третьего и просит помощи в написании диплома (в чем ей помог уже мой новобрачный муж).

После этого Лариса совсем пропала из моей жизни, но уже другая моя сокурсница встретила ее в научных залах Публичной библиотеки на Садовой. Лариска тогда поманила ее пальчиком и повела в раздевалку: там в каком-то несусветном ящике (!) мирно спал крошечный младенец в ожидании из справочного отдела своей легкомысленной мамочки. «Шестой!» – счастливо похвасталась она.

В конце жизни я вспоминаю свою заблудшую подружку, вышедшую на тысячелетиями проверенную женскую дорогу и так явно отвергшую путь пушкинской «папессы Иоанны», совсем не с осуждением или удивлением, а скорее, наверное, с определенной завистью.

Другая моя университетская подруга, Майя Болденко, была тоже из нашей группы. Конечно, мы с ней общались и раньше, но подружились к концу второго курса. Дело в том, что с начала учебного года русистов по желанию разделили на два просеминара для написания «прокурсовых» работ – по литературоведению и по лингвистике. В лингвистический просеминар записалась из нашей «шестой русской», кроме нас с Ларисой, только Майя. Она была очень энергичной и исполнительной студенткой, легко все усваивала и, как мне казалось, успевала больше других, и меня в том числе (это даже стимулировало меня, инертную по природе). Школу она окончила в Брянске, тоже отличницей, и оставила дома любимую бабушку, с которой жила, и мать со второй семьей.

Как хорошо зарекомендовавшую себя студентку, ее чуть ли не сразу поселили в общежитие с иностранцами, на Мытне (рядом с университетом). Жила она очень скромно, а потому старалась заработать стипендию побольше. При этом Майю горячо опекал ее бывший учитель математики, тридцатилетний Федор Федорович. Опекал настолько, что чуть ли не через день присылал до востребования письма и заваливал подарками все первые четыре года. Майя считала его будущим мужем, который с нетерпением ждет, пока она выучится. И вела себя соответственно, регулярно бегая на ближайшую почту.