«Печаль моя светла…»

Со студенческих лет помню ощущение постоянной тревоги за нее, настолько она была не приспособлена и к быту, и к треволнениям жизни. К тому же она вела себя как партизан, когда молчала, отчего плакала ночью. Мы с Ирой подозревали причину в некоем Юрке и дружно его ненавидели. И это при том, что, по слухам, в нее был влюблен самый талантливый студент курса Вадим Вацуро, который был постарше нас годами, но, главное, посильнее разумом, так как чуть ли не по всем предметам получал отлично с отличием. Вадим был с ней в одном общем семинаре В. А. Мануйлова и, оппонируя на защите ее прокурсовой (позже расскажу об этой начальной форме приобщения к науке), говорил о полученном «эстетическом удовольствии». Такие слова уже тогда были высокой оценкой человека, восхищавшего чуть ли не каждого преподавателя! Не случайно потом коллеги из Пушкинского Дома называли Вадима, оставившего яркий научный след в литературоведении, «академиком с кандидатской степенью».

Любовь к А. П. Чехову привела Женю в спецсеминар профессора Г. П. Бердникова, который, к сожалению, разочаровывал ее на каждом шагу начального исследовательского пути. Она потом горько раскаивалась, что не выбрала семинар лермонтоведа, тем более уже полюбившегося ей В. А. Мануйлова, у которого даже была дома в эпоху прокурсовой и вкусила «острого супчика с тортиком». Их от души предложил голодной и стеснительной студентке старый холостяк (полагаю, что ела эти деликатесы не вместе, как он предложил, а по отдельности).

Примечательно, что, когда Женя писала свой диплом по чеховской «Дуэли», по ее просьбе мой дядя Саша связал ее с профессором, специалистом «по социальному дарвинизму» (он называл его «Леша Годлевский», и я даже не знаю инициалов). Бердников сразу выяснил источник полученных сведений, но впоследствии, использовав их, и не подумал на него сослаться в своей, по оценке Жени, довольно пустой монографии о Чехове.

Яркий мечтательный интроверт по темпераменту, Женя, как мы говорили, любила заниматься «самокопанием», постоянно принижая себя рядом с друзьями-«гениями». Примеров этому тьма, но проиллюстрирую только одним, заключительным аккордом нашей «пленительно-каторжной» учебной поры. Когда на пятом курсе мы еще зимой, до дипломной кампании, сдавали экзамен по истории философии (для которого надо было освоить чуть ли не всех европейских философов, начиная с древних греков), то мы даже при некотором разделении труда буквально тонули в океане признанных мыслителей. Счастье, что у нас были две свободные недели, чтобы успеть осмыслить все это для сдачи неизвестному преподавателю-«философу» с исторического факультета. Разумеется, кооперация помогала нам. Мы с Женей пошли отвечать в первой пятерке студентов, и я оказалась вообще первой из сдающих однокурсников. И вот, расправившись с легкими вопросами (учением Платона и Фейербахом как одним из источников марксистской философии), я спокойно ждала оценки. Преподаватель выставляет «хорошо» (до этого у меня была именная стипендия и только отличные отметки). Конечно, огорченная, я встаю и жду, пока он разберется с моей зачеткой. Но тут вскакивает Женька: «Если уж Савельевой вы ставите “хорошо”, то мне тут и делать нечего». Философ задумался и почему-то не отпустил ни меня, ни Женю, в конечном итоге поставив по пятерке обеим. И она после этого, по свойственному ей самооговору, сказала нам, что вряд ли ее заслужила. Я же, обсуждавшая все материалы вместе с ней, думаю, что заслужила вдвойне, так как не только по существу: экзаменатор с философского отделения просто умилился душой ее самоотверженной защите, хотя по нашим первым ответам еще не мог судить о шкале оценок филологов.

Интересно, что ее ближайшей и верной подругой оказалась Ира Тужик с совершенно противоположным темпераментом яркого экстраверта. Невысокая ростом и с очень длинными рыжеватыми косами (это тогда уже было большой редкостью), в своих непременных очках с толстыми линзами, всегда живая и жизнерадостная, наша миловидная подружка являла собой просто сгусток энергии, любознательности, оптимизма и остроумия. Она была дочкой тюменских вузовских преподавателей, выпускницей музыкальной школы, золотой медалисткой без тени «клюквенного» мышления, которое так здорово переиначил мне дядя Саша. Хотя у Иры в Ленинграде были родственники, она, как и Женя, вынуждена была пройти сквозь строй бабулек и не только, подленько желающих заработать на желторотых студентках. Как и Женя, она вздохнула полной грудью, только попав в общежитие на Мытне и освободившись от требуемых мелочных бытовых обязанностей.