«Печаль моя светла…»

Бабушкины друзья бывали как сценическими, так и «внесценическими персонажами». Среди них родственники Кутузова, Ганнибала, Капниста, Короленко, Тютчева, Катаева и др. Помню, как мы все с сожалением переживали досадную рассеянность Веры Семеновны Лихачевой, мамы Дмитрия Сергеевича, потерявшей предназначенное внучке колечко.

Памятные даты у бабушкиных друзей были свои. Бывало и совпадение: когда мы осенью в «красный день Октября» разбрасывали «органику» во дворе на цветочных грядках, бабушка с приятельницами после хождения в церковь отмечала праздник иконы Божьей матери «Всех скорбящих радость».

Вообще в моей новой ленинградской семье замечательно умели проводить праздники. Если в послевоенной Полтаве то ли от недавней голодухи, то ли по традициям, хорошо описанным Гоголем в «Старосветских помещиках», вопросы праздничного застолья всегда все же стояли на первом месте (несмотря на домашние литературно-музыкальные концерты, детские представления, позже выпуск стенгазеты «Курьи ножки» и прочие развлечения души), то здесь никогда не уделялось такого внимания кулинарно-телесной составляющей. Конечно, в большом городе и возможностей купить к столу готовой вкуснятины было гораздо больше. Но моя тетя Галя на этот счет практически не заморачивалась, предоставляя инициативу добровольным помощницам или особо алчущим. Попутно замечу, что расхожее мнение, что «путь к сердцу мужчины лежит через желудок», полностью опровергалось семейной жизнью Данилевских. Зато уж программу праздничного вечера, а то и дня продумывали и дядя Саша, и тетя Галя, и мы с Сережкой – по отдельности плюс сообща.

Во-первых, праздниками считались не все «красные дни календаря». Первое мая и 7 ноября практически всегда были рабочими, если радовала бездождевая погода. К этим дням заказывали у нашей молочницы «органику» (да-да, на месте будущего спроектированного Виктором Матвеевичем кинотеатра «Юность» тогда еще стоял деревянный домик, а рядом в сарае располагалась корова). Всем семейством (гости только приветствовались), стараясь отключать свои носы от того, что «плохо нюхалось», дружно раскидывали эту органику во дворе на цветочных клумбах, рабатках, под кустами роз, пионов, сирени, жасмина, японского миндаля, рододендронов и других многолетников. Увлечение гладиолусами (в лучший год их было 300 сортов, один другого краше) пришло позднее.

Праздниками считались обязательно Новый год (он же день рождения тети Гали), 29 февраля (день Св. Касьяна – покровителя кафедры энтомологии, который праздновался, разумеется, по високосным годам) и дни рождения дяди Саши (4 марта) и Сережи (21 июня). Меня в этот домашний красный календарь вписать было невозможно ввиду непременного режима экзаменов в мой день, да и экспедиций. Хотя слово «программа» никогда не фигурировало, замысел праздника обязательно включал последовательность подарков с новым способом их преподнесения (запутанные путеводные нити, поиски по шуточной карте или по словам-подсказкам, картинкам и ребусам, Жукочкиным следам и пр.).

Если почему-либо не выпускалась стенная газета или не рисовались юмористические картинки в стиле датского карикатуриста Херлуфа Бидструпа, то есть серии сюжетных зарисовок таких мастеров пера, как дядя Саша, Виктор Матвеевич и тетя Галя (рисовали, например, смешные выходки Жука, тянущего за собой покорного хозяина, Сережкины «преступления без наказания», случаи тети-Галиной рассеянности или легкомыслия и т. д.), то на стенах вывешивались разные лозунги и изречения на всевозможных языках, например на русском для Сережки: «Найдена на батарее под окном (Дибуновская, дом 3, 3-й этаж, справа от чердака) пачка папирос “Беломор”. Потерявшего ожидает вознаграждение», и в связи с этим ему же адресованное актуальное «Бди!»; на украинском для бабушки: «Хай живе и квитне ненька Полтава!!!»; на древнерусском: «Веселие Руси питие есть» (с карикатурными знакомыми лицами и прижатыми к их груди бутылками «Хванчкары») или латинские и русские нравоучения чрезмерно алчущим: «Edamus ut vivemus, non vivamus ut edemus» («Едим, чтобы жить, но не живем, чтобы есть»); «Храни свечу от ветра, душу от лености, а чрево от упивания и объедания». Разумеется, допускался и более крепкий юмор, особенно в иноязычных вариантах.