Расположившись в углу просторной хижины, я дал себе насытиться окружающими образами, прежде чем начать их изучать. Но некоторые детали я все же успел заметить сразу. Жилища сохраняли традиционное расположение и размеры, тогда как их архитектура подверглась необразильскому влиянию: их форма была прямоугольной, а не овальной. Крыша и стены изготовлены из одного материала: ветки, покрытые стянутыми пальмовыми листьями. Крыша с двойным скатом, а не закругленная, спускалась почти до самой земли. А ведь деревня Кежара, не считая еще двух деревень, составляющих группу Риу-Вермелью – Побори и Жарудори, была одной из последних, где салезианцы не достигли заметного успеха. Эти миссионеры, совместно со Службой защиты, добились прекращения столкновений между индейцами и колонистами, провели одновременно и прекрасные этнографические изыскания (наши лучшие источники о бороро, после более ранних исследований Карла фон ден Штейнена), и мероприятия по методическому искоренению местной культуры.
Два факта характеризовали Кежару как один из последних оплотов независимости: во-первых, это была резиденция так называемого вождя всех деревень Риу-Вермелью, личности высокомерной и загадочной. Он не знал или намеренно демонстрировал незнание португальского языка; внимательный к нашим просьбам, понимая значимость нашего присутствия, он тем не менее из соображений престижа, а не только из-за языковых проблем отказывался общаться со мной без посредника. В роли последнего выступал один из его советников, вместе с которыми он принимал все свои решения.
Во-вторых, в Кежаре жил индеец, который должен был быть моим переводчиком и главным информатором. Ему было около тридцати пяти лет, и он достаточно хорошо говорил по-португальски, он утверждал даже, что умеет читать и писать на нем (хотя был к этому неспособен) – результат обучения в миссии. Гордые своим успехом, святые отцы отправили его в Рим, где он был принят папой римским. По возвращении они захотели женить его как христианина, не принимая во внимание традиций его племени. Эта попытка повергла его в духовный кризис, в результате которого он вернулся к традициям бороро: обосновался в Кежаре и последующие десять или двенадцать лет вел образцовую жизнь дикаря. Полностью голый, раскрашенный красным, нос и нижняя губа проколоты палочками, украшенный перьями, папский индеец показал себя великолепным знатоком социального устройства бороро.
Мы были окружены несколькими десятками местных, которые общались между собой в основном посредством тумаков, сопровождаемых взрывами смеха. Мужчины бороро – самые высокие из индейцев Бразилии и лучше всех сложены. Их круглая голова, удлиненное лицо с правильными и четкими чертами и атлетическое телосложение напоминают некоторые типы патагонцев, с которыми их, возможно, следует связывать в расовом отношении. Женщины были не столь гармоничны: невысокого роста, тщедушные, с неправильными чертами. В отличие от дружелюбно настроенных и веселых мужчин, они вели себя неприветливо. Несмотря на эпидемии, которые опустошали край, здешнее население поражало своим здоровым видом. Однако в деревне жил один прокаженный.
Мужчины ходили полностью голыми, не считая маленького усеченного соломенного рожка, накрывающего конец пениса и закрепленного крайней плотью, которую вытягивали через отверстие и формировали из нее валик снаружи. Почти все жители были выкрашены с головы до ног при помощи растертых в красную пасту семян уруку. Даже волосы, свисавшие на плечи или стриженные вокруг на уровне ушей, были смазаны этой кашицей, придававшей им вид шлема. Основной цвет дополнялся другими красками: черная блестящая подкова, нарисованная смолой, покрывала лоб и заканчивалась на щеках на уровне рта; украшение из белого пуха было приклеено на плечи и руки; плечи и торс опудривали слюдяным порошком или истолченным перламутром. Женщины носили хлопковую набедренную повязку, пропитанную уруку, закрепленную на твердом поясе из коры; лента из белой размятой коры, более мягкой, проходила между бедрами. Их грудь была пересечена накрест плечевыми перевязями из искусно заплетенного хлопка. Этот наряд дополнялся хлопковыми повязками, туго затянутыми вокруг лодыжек, предплечий и запястий.
Мы делили хижину, приблизительно двенадцать на пять метров, с молчаливой и недружелюбной семьей колдуна и старой вдовой, о пропитании которой заботились ее родственники, живущие в соседних хижинах. Она, неопрятная, пела часами скорбную песню о пяти своих мужьях и о счастливом времени, когда у нее было вдоволь маниоки, маиса, дичи и рыбы.
Снаружи уже доносилось пение: низкие, громкие гортанные голоса и очень четкое произношение. Поют только мужчины, мелодии простые и тысячу раз повторенные; и их унисон, контраст между соло и хором, мужественный и трагический стиль, напоминают воинственные песнопения мужского союза германцев. Почему эти песни? Из-за ирара, объясняли мне. Мы принесли добычу, и перед употреблением нужно было совершить сложный обряд успокоения ее духа и освящения охоты.