Пекинский узел

— Чужое не послужит, — заступился за товарища Шарпанов. — Ты Ерофей хитрушший, а того, — он постучал себя по лбу, — ни ай да ну! — соображать надо. Он чиво, — обнял дружка за плечи Семён и притянул к себе, — по сторонам не зыркал, деньгу, как ты гутаришь, упускал? — А с того, что государственная тайна! Люблю и уважаю!

Выпили за уважение.

— Потому, как седни жив, а завтре — ни гугу, — сказал хорунжий.

— Хамлет ихний милорд, — сделал заключение Беззубец. — Пошто дворец поджог?

— Петлю бы ему на шею, — поддержал его Шарпанов и стал рассказывать, как ждал Антипа с Баллюзеном. — Стреляли почём зря.

— Французы?

— А то хто? Чую, пуля тюкнет, ветку секанёт, да коростель в чапыге шебаршит. — Он помотал головой, ловя протянутый ему солёный огурец и, пожевав, подпёр щёку рукой. — Уж и туман полёг, и пушки не палят, и утки, этак, к зорьке полетели... пора, вроде, придтить, куды ж ишшо? Я все репьи с лошадок поснимал, табак прикончил. Ну, думаю, чичас сам побегу — и полыхнуло! У! — столбом и выше.

— Французы каймак сняли, — объяснял Курихин Бутромееву. — Мне капитан порассказал. — Успели хапануть.

— А там, гляжу, Антип чевой-то тащит, — втолковывал Шарпанов самому себе.

— Шарпан, — весело поддел его хорунжий. — Язык не зазяб? Расскажи, как дрых, да чё во сне приснилось?

— Бабьи титьки, — загоготали казаки. — Они ему завсегда снятся.

— А вы видали? — удивился Семён.

— Чать, на одном полу спим, — толкнул его в бок Бутромеев. — Всяк увидит.

— Экай ты, — чувствуя подвох, погрозил пальцем Шарпанов. — С ехид-цей.

— Экай не экай, а попервах кумекай!

— Тихо! — оборвал их перебранку хорунжий. — Дайте Антипа послухать.

— Я ево и шваркнул сбоку набекрень.

— Нет, — после секундной заминки возразил хорунжему Шарпанов. — Низко тебе кланяюсь за твою заботу. Об моих мозгах не сумлевайся.

Он громко хлопнул в ладоши и выбрался из-за стола. Распахнул руки.

Таракан дрова рубил,
Комар по воду ходил!

Казаки сдвинули лавки, образовали круг.

Ой, да ноги увязил,
Глаза вытаращил!

Вслед за Шарпановым пошёл вприсядку Стрижеусов. Застучали сапоги. Разудало присвистнул Курихин.

Дайте водочки глоток,
Пойду к девкам без порток!

— Цыть! — гаркнул хорунжий, и лицо его побагровело. — Шёпотом орите, про себя.

— Эх, шкура еловая, — потянулись казаки на выход. — Вечер испортил.

На улице было прохладно, ветер нагонял тучи, и все довольно быстро протрезвели. Стали закуривать.

После обеда приехал барон Гро.

Игнатьев пересказал ему содержание записки, полученной от лорда Эльджина, и француз высказал подозрение насчёт чистоплотности англичан.

— Мне кажется, они Париса просто выкупили.

— Или всё было подстроено заранее, — высказал предположение Игнатьев. — Я сам удивляюсь, почему Парис, так унижавший китайцев, ими не казнён?

— Признаюсь, и меня это волнует. Я не перестаю возмущаться действиями англичан. Стопроцентные мерзавцы.

Барон Гро рассказал о штурме Летнего дворца, о бесчинствах и мародёрстве солдат, о попустительстве со стороны штабов и генерала Монтобана.

— Не будь он лично заинтересован в грабеже, большинство произведений высочайшего искусства можно было сохранить.

— Летний дворец действительно был сказочно богат? — спросил Вульф.

— Необыкновенно! — ответил французский посланник. — Одни водяные часы, украшенные большими бронзовыми изваяниями голов быка, обезьяны и тигра, стоили не менее пятисот тысяч франков.

— Ого! — воскликнул Николай. — Можно себе представить, каких сокровищ вы лишились.

— Боже всеблагой и милосердный! — с наигранным пафосом, совместил свои ладони барон Гро и в порыве демонстрируемой набожности закатил глаза под лоб. Весь вид его показывал, что он душой и телом принадлежит Иисусу Христу, всецело подчиняется ему и никому кроме, а то, возможно, кое-кто подумает, что им руководит корысть и — будь оно презираемо в роде людском! — столь ненавистное им с раннего детства лжесвидетельство. И похоть глаз, и похоть плоти, и гордость житейская.

Николаю даже показалось, что барон невольно скосил глаза в его сторону, но тут же принял кроткое и благостное выражение лица: грешу и каюсь. Несмотря на походные условия жизни, на нём был отличный сюртук модного кроя, белая батистовая сорочка, галстук, завязанный с характерной нарочитой небрежностью, свойственной аристократам, и ослепительный жилет из пёстрого набивного атласа. Глядя на молитвенно сложившего ладони французского посланника, он пытался ответить себе, насколько верны его догадки и справедливы слухи, касавшиеся разногласий, возникших между союзниками. Непременно хотелось узнать, что их ссорит? 3ависть и гордыня, алчность и корысть? Если сведения об их неприязненных отношениях соответствуют истине, можно считать, что он неплохо разбирается в характерах, а это вдохновляет. В дипломатии без знания людей трудно двигаться к намеченной цели и уповать на удачу. И ещё он подумал, что французы умеют пленяться прекрасным, но сами не сильны пленять сердца — слишком мелки для этого, капризны.