Пелевин и несвобода. Поэтика, политика, метафизика

За счет противоречия, напоминающего парадокс лжеца, «Generation „П“» одновременно раскрывает тюремную природу консюмеризма и рекламирует себя как плод потребительского общества597. Если любая диагностика социальных недугов нейтрализуется обществом потребления, не работает и критика, обращенная «изнутри» романа на сам текст. В данном случае одного лишь осознания собственной коммодифицированной природы, проявляющегося в тексте на уровне метакомментария, недостаточно, чтобы преодолеть коммодификацию. Заключенный в этом парадоксе конфликт не только радикальнее стабильной иронии, но и глубже иронии нестабильной (например, романтической), возникающей, когда автор на протяжении всего текста переключается между противоположными точками зрения. В «Generation „П“» противоположные точки зрения не сменяют друг друга – заложенный в романе выпад против истеблишмента опровергается в самом процессе его выражения. Но ведь именно в этом и состоит идея романа: коммодифицированное общество блокирует все попытки критики.

Язык и противоречие в действии

Empire V, как и более ранний роман Пелевина, разрушает мнимую связность за счет парадокса лжеца, одновременно утверждая, что культура потребления коммодифицирует и нейтрализует попытки социальной критики, и позиционируя себя как ангажированный продукт этой культуры, то есть подрывая собственные инвективы против консюмеризма. «Я, кстати, давно обратил внимание на пошлейшую примету нашего времени: привычку давать иностранные имена магазинам, ресторанам и даже написанным по-русски романам…»598 – такого рода наблюдения обнажают прагматику производства текста и представляют автора первоклассным манипулятором, воздействующим на массовое сознание. Разумеется, в тексте многократно подчеркивается использование английского языка599. Такие заявления, как: «„Разоблачение гламура“ инфильтрует гламур даже в те темные углы, куда он ни за что не проник бы сам», – в свою очередь, иронически представляют антиконсюмеризм Empire V600.

Опровергающий сам себя антиконсюмеризм проходит через весь роман. Самоирония в Empire V выходит на новый уровень: парадокс лжеца проявляется не только в критике консюмеризма, подрывающей саму себя, но и в том, что текст лишает силы собственный инструмент – язык601. Текст романа – словесное высказывание, изобличающее слова во лжи, а значит, деконструирующее собственные основы.

Слова (дискурс) заточают людей в пространстве денежных симулякров. Гламур и дискурс нужны вампирам, чтобы подстегивать ненасытное желание потреблять. Дискурс воздвигает вокруг людей умственную тюрьму и предотвращает возможность побега: он «служит чем-то вроде колючей проволоки с пропущенным сквозь нее током – только не для человеческого тела, а для человеческого ума», «отделяя территорию, на которую нельзя попасть, от территории, с которой нельзя уйти»602. Дискурс мешает людям независимо мыслить, чтобы они не узнали о диктатуре вампиров. Прибегая к выспренным, но туманным понятиям, он показывает, насколько можно исказить язык, чтобы затемнить смысл603.

Нападки на дискурс в Empire V порождают ироническое противоречие, а отождествление сущности вампира с «языком» – самоироничное указание на «диктатуру» Empire V(ictor). Вампиры разводят людей, чтобы те производили баблос, служащий пищей для языка. Вампир – «это прежде всего носитель языка, испытывающий и транслирующий власть языка»604. Язык буквально сосет кровь, подчиняет себе людей, проникает в их мысли и поглощает баблос, в который превращается энергия человека, растраченная на бессмысленные цели. Тот же самый язык как инструмент автора вовлекает читателя в происходящее и даже эксплуатирует самих вампиров, точнее популярную вампирологию – на этот счет в «Ананасной воде» имеется замечание, в котором ощущается самоирония: «…Надо все-таки уметь… сосать кровь у вампиров»605.

В романе Empire V, задуманном как характерная для Пелевина сатира на культуру потребления, ирония вновь приобретает непривычную форму и звучание. Постмодернистская/постструктуралистская ирония «языка, создающего личность, которую он, как считается, выражает», в романе переосмыслена: теперь личность – побочный продукт производства баблоса. Постмодернистская ирония традиционно строится на том, что все лежащее за пределами языка творится его средствами606. Как пишет Рорти, «ироники согласны… относительно нашей неспособности выйти за пределы своего языка для того, чтобы сравнить его с чем-то еще, а также… относительно того, что язык наш случаен и историчен»607. Поль де Ман более радикален – он полагает, что язык создает иллюзию субъекта608. В Empire V мы наблюдаем сплав постструктурализма и неомарксизма: слово существует лишь как объект языка, а объекту нужен воспринимающий субъект. Или: