Пена. Дамское Счастье [сборник Литрес]

Ее душили рыдания. Одна только мысль о том, что приходится оправдывать мужа перед людьми, вызвала неудержимый поток слез, и ей стало легче. Над прилавком появилось встревоженное лицо Сатюрнена, но тотчас исчезло, когда юноша увидел, что Октав решился дотронуться до руки его сестры.

– Прошу вас, сударыня, крепитесь, – говорил тот.

– Не могу, это сильнее меня, это выше моих сил, – пролепетала она. – Вы же были здесь, вы все слышали. Из-за чего? Из-за каких-то девяноста пяти франков за шиньон! Когда в наши дни его носит любая женщина!.. Но он ничего не знает, ничего не понимает. Чувства женщины для него – темный лес. Он никогда меня не понимал, никогда! Ах, как я несчастна!

В злобе она рассказала все. И это человек, за которого она вышла, как ей казалось, по любви и который скоро откажет ей в простой рубашке! Разве она не исполняет свой долг? Разве ему есть в чем упрекнуть ее? Разумеется, если бы в тот день, когда она попросила его купить ей накладные волосы, он не пришел в ярость, она не была бы вынуждена покупать их за свой счет! И та же история из-за каждой мелочи: без того, чтобы не столкнуться с его мрачным жестоким отказом, она не смеет выразить своего желания, захотеть какой-нибудь пустячок для своего туалета. Но у нее есть своя гордость, она больше ничего не просит и предпочитает обходиться без самого необходимого, но не унижаться зазря. К примеру, ей уже две недели безумно хочется одно оригинальное украшение, которое они с матерью видели в витрине ювелирной лавки в Пале-Рояле.

– Вообразите: три звездочки из стразов, чтобы закалывать волосы… О, сущая безделица, кажется, франков сто… И что! Я с утра до вечера только о них и говорила, и вы думаете, муж понял?

О такой удаче Октав и мечтать не мог. Он поторопил события:

– Да-да, представляю. При мне вы несколько раз упоминали о своем желании… И право слово, ваши родители так тепло приняли меня, вы сами отнеслись ко мне с таким вниманием, что я подумал, что могу позволить себе…

Говоря это, он вытащил из кармана продолговатый футляр, где на ватной подушечке сверкали три звездочки. В крайнем волнении Берта вскочила:

– Нет-нет, сударь, что вы, это невозможно. Я не хочу… Вы совершили большую ошибку.

Приняв простодушный вид, он стал придумывать разные предлоги. У нас на юге так принято. К тому же это сущая безделица. Берта зарделась, она уже не плакала и не сводила с футляра глаз, разгоревшихся от сверкания фальшивых камней.

– Прошу вас, сударыня… Примите в знак того, что довольны моей работой.

– Право, нет, сударь, и не настаивайте… Вы меня огорчаете.

Из-за прилавка опять возник Сатюрнен и завороженно, как на святыню, уставился на украшение. Однако его обостренный слух различил шаги возвращающегося Огюста. Едва слышно прищелкнув языком, он предупредил Берту. Муж уже был на пороге, когда она решилась.

– Хорошо, – шепнула она, поспешно убирая футляр в карман, – только, знаете, я скажу, что это подарок сестрицы Ортанс.

Огюст распорядился погасить светильники и вместе с женой поднялся в квартиру, чтобы лечь спать. Довольный в глубине души, что обнаружил ее успокоившейся и веселой, как если бы между ними ничего не произошло, он ни словом не упомянул о размолвке. Магазин погрузился в полную темноту. И в тот момент, когда Октав уже тоже собирался уйти, он почувствовал, как во мраке чьи-то горячие руки вцепились в его ладони, едва не переломав ему пальцы. Это был Сатюрнен, который обычно ночевал в подвале.

– Друг… друг… друг, – в порыве внезапной нежности твердил слабоумный.

Сбитый с толку в своих расчетах, Октав мало-помалу проникался к Берте пылким юношеским желанием. Если поначалу он следовал своему прежнему плану соблазнения, своему решению преуспеть в карьере при помощи женщин, отныне он видел в Берте не только жену хозяина, обладание которой, может, позволит ему завладеть магазином. Его привлекало в ней именно то, что она парижанка, прелестное создание, роскошное и грациозное, – в Марселе ему такие не встречались. Он испытывал постоянную потребность видеть ее обтянутые перчатками ручки, ножки в ботиночках на высоком каблуке, нежную грудь, утопающую в рюшах и оборках, – и даже сомнительной чистоты нижнее белье, припахивавшее кухней, что угадывалось под чересчур богатыми нарядами. И этот внезапный порыв страсти столь смягчил черствость его скаредной натуры, что он готов был выбросить на подарки и прочие расходы привезенные с юга пять тысяч франков – сумму, уже удвоенную финансовыми операциями, о которых он никому не рассказывал.