– Да, конечно, – отвечала Дениза, глядя вдаль. – Однажды, когда была совсем маленькая… Там по обе стороны от дороги тянутся поля, заросшие травой, то тут, то там перетягивают веревку связанные попарно овцы… – Дениза помолчала и продолжила, улыбаясь глазами: – У нас дороги прямые на много лье вперед и тенистые… Некоторые луга лежат за изгородями выше меня ростом, там пасутся лошади и коровы… Еще у нас есть маленькая речка с очень холодной водой, ее берега поросли кустами. Это заветное место я очень люблю.
– У нас все так же! Совершенно так же! – восхищенно вскричал Делош. – Повсюду растет трава, и каждый хозяин огораживает свой кусок боярышником и вязами, это его владения, его зеленый дом. Парижане никогда не видели такого зеленого цвета… Господи боже ты мой, как же часто я играл в ложбине, слева от мельницы!
Их голоса постепенно затихали, они стояли и смотрели на пропитавшееся солнцем стеклянное озеро и видели поднимавшийся из него мираж: пастбища, тянущиеся до горизонта, надышавшийся океаном Котантен, подернутый нежной акварельно-серой дымкой. Внизу, под гигантским железным остовом, в зале шелков, бурлила торговля, рокоча наподобие включенного станка. Все здание вибрировало под воздействием толпы, суеты продавцов, жизни всех тридцати тысяч человек, заполнявших помещение и вступавших в телесный контакт друг с другом. Глубинный низкий звук сотрясал крыши, но девушке и молодому человеку, захваченным мечтой и воспоминаниями о родине, слышался голос океанского бриза, ласкающего траву и играющего в кронах деревьев.
– Боже, мадемуазель Дениза, как же сильно я вас люблю! Почему, ну почему вы ведете себя со мной как друг?! – Глаза Делоша наполнились слезами, и Дениза протянула к нему руку, желая утешить, но он не дался и продолжил горячо, сбивчиво: – Оставьте, не нужно, лучше выслушайте еще раз, сделайте милость… Мы бы поладили, земляки всегда находят общий язык!
Он всхлипнул, и Дениза мягко укорила его:
– Вы ведете себя неразумно, хотя пообещали никогда больше не заговаривать со мной о любви… Подобные отношения невозможны между нами. Вы порядочный человек и мой друг, но я ни за что не расстанусь со своей свободой.
– Я знаю, знаю… Знаю, что вы меня не любите. Можете произнести эту фразу, я все понимаю. Любить меня? За что? В моей жизни был один счастливый миг – тот вечер в Жуэнвиле, когда мы встретились… Помните? Всего на секунду, в тени деревьев, мне почудилось, что у вас задрожала рука, и я был настолько глуп, что вообразил…
Дениза не дала ему договорить: ее тонкий слух уловил в конце коридора звук шагов.
– Кто-то идет…
– Нет же, нет, это резервуар, он вечно издает странные шумы, можно подумать, там кто-то живет…
Делош продолжил свою застенчивую литанию, но Дениза почти не слышала ласковых слов. Ее взгляд скользил по крышам «Дамского Счастья». По обе стороны стеклянной галереи сверкали на солнце залы и другие галереи. Крыши с прозрачными окнами напоминали казармы, поставленные симметрично и вытянутые в длину. Металлические конструкции, лестницы, мосты выглядели кружевными на фоне голубого воздуха столицы. Кухонные трубы дымили не хуже фабричных, а кубический резервуар можно было принять за какое-то строение эпохи варваров, воздвигнутое здесь человеческой гордыней. Вдалеке подавал голос Париж.
Дениза очнулась, вынырнула из своего мысленного одиночества и поняла, что Делош успел завладеть ее рукой и смотрит так обреченно, что она не решилась отчитать его.
– Простите меня… – шепнул он. – Теперь все кончено, но я не переживу, если вы откажете мне в дружбе… Клянусь, что хотел произнести совсем другие слова. Я поклялся, что буду вести себя разумно.
По щекам молодого человека снова потекли слезы, но он старался говорить твердым тоном.
– Я знаю, какая участь меня ждет, и не надеюсь на удачу. Я проиграл на родине, проиграл в Париже, меня наголову разбили повсюду. Я работаю в «Дамском Счастье» четыре года и все еще последний человек в отделе… Не переживайте за меня и из-за меня, я больше не стану докучать вам. Постарайтесь стать счастливой. Любите, кого захотите, я буду только рад. Ваше счастье – мое счастье.
Делош не смог продолжать. Скрепляя клятву, он поцеловал Денизе руку, как покорный раб, чем очень ее растрогал.
– Бедный мой мальчик! – произнесла она с сестринской нежностью, смягчавшей жалость к поверженному.
Оба вздрогнули, обернулись и увидели Муре.