Пена. Дамское Счастье [сборник Литрес]

Жув уже десять минут разыскивал директора, бегая по этажам «Дамского Счастья». Тот нашелся на строительстве нового корпуса, на улице Десятого Декабря. Он каждый день проводил там много времени, заставляя себя увлечься работами, о которых так долго мечтал. Октав искал убежища среди каменщиков, собиравших угловые пилястры из тесаного камня, среди слесарей, собиравших металлические конструкции. Фасад уже появился из земли, явив миру широкий портал и окна второго этажа. Опытный глаз мог различить остов будущего здания целиком. Муре расхаживал по лесам и обсуждал с архитектором декор, перешагивал через железо и кирпичи, спускался в подвалы. Пыхтение паровой машины, нудный скрип во́рота, перестук молотков, гул рабочего люда в пространстве гигантской клетки и на мостках лесов на некоторое время отвлекали хозяина «Счастья» от печальных мыслей. Он возвращался на свет весь в известке и черной металлической стружке, промочив ноги, и снова чувствовал боль, а сердце билось все громче, по мере того как отдалялся шум стройки. В этот день настроение Муре улучшил альбом с рисунками мозаик и майолики, будущих украшений фриза, но тут появился запыхавшийся, недовольный, выпачкавшийся Жув и нарушил идиллию. Сначала Муре отмахнулся, но инспектор шепнул ему несколько слов, и он последовал за ним, оцепенев от предчувствия страдания. Все вокруг перестало существовать, фасад рухнул, не успев подняться: триумф его гордыни не устоял перед именем женщины!

На месте преступления Бурдонкль и Жув сочли за лучшее испариться. Делош сбежал. На лице Денизы совсем не осталось красок, но она не отводила взгляда от лица Муре.

– Соблаговолите последовать за мной, – произнес он ровным, почти равнодушным тоном.

Она подчинилась, и оба спустились на два этажа, прошли мимо отделов мебели и ковров, не произнеся ни слова. Муре распахнул дверь кабинета, сделал приглашающий жест:

– Прошу, мадемуазель.

Он толкнул створку и направился к своему письменному столу. Заново отделанная комната выглядела роскошнее прежнего: бархат пришел на смену репсу, книжный шкаф, инкрустированный слоновой костью, занял все пространство между окнами, но стены по-прежнему украшал лишь портрет госпожи Эдуэн в молодости: она спокойно улыбалась посетителям с холста в золотой раме.

– Вам хорошо известно, мадемуазель, – начал он сурово и холодно, – что в «Дамском Счастье» есть вещи, которые мы считаем недопустимыми. В наших стенах… Сотрудники должны вести себя безупречно…

Он замолчал, подыскивая слова и пытаясь справиться с гневом, готовым вырваться наружу. Итак, она любит это ничтожество, продавца, над которым смеется весь отдел, самого жалкого и неловкого из всех мужчин! Она предпочла его хозяину здешних мест – в этом Муре не сомневался, ведь он своими глазами видел, как сопляк целует ее руку!

– Я был очень терпелив с вами, мадемуазель… И не думал, что вы вот так отблагодарите меня.

Все это время Дениза не отрываясь смотрела на лицо госпожи Эдуэн, только оно и занимало ее, несмотря на трагизм ситуации. Так бывало всякий раз, когда девушка оказывалась в этой комнате. Она слегка побаивалась дамы с портрета, но чувствовала, что та при жизни была очень добра и теперь взяла ее под защиту.

– Вы правы, – произнесла она тихо и кротко. – Мне не следовало задерживаться здесь, чтобы переговорить с господином Делошем, и я прошу за это прощения… Но видите ли, он мой земляк…

– Я его увольняю! – выкрикнул Муре со всей страстью измученной души.

Октав был в таком неистовстве, что вышел из роли директора, распекающего нерадивую продавщицу, и разразился обвинениями. Разве она не чувствует стыда? Как молодая девушка, подобная ей, могла сойтись с подобным мозгляком?! Октав попрекал Денизу связью с Ютеном и другими мужчинами, не давая ей вставить ни слова, клялся лишить всех виновных работы. В результате суровое объяснение с подчиненной вылилось в жестокую сцену ревности.

– Любовники! Все они ваши любовники!.. Меня предупреждали, но я имел глупость сомневаться… Один только я!

Ошарашенная до дурноты, Дениза молча внимала несправедливым обвинениям. Она не сразу поняла, что Муре считает ее дурной женщиной, но, услышав очередное бранное слово, молча пошла прочь. Когда он попробовал задержать ее, Дениза сказала:

– Прошу вас… Если вы верите в то, что говорите, я ни на секунду не задержусь в этом доме.

Октав в три шага преградил ей дорогу к двери:

– Произнесите же хоть слово в свое оправдание! Защищайтесь!

Дениза стояла, застыв как ледяная статуя, он засыпал ее вопросами, и молчаливое достоинство этой непорочной девы снова воспринималось им как точный расчет женщины, искушенной в плотских удовольствиях. Подозрения истерзали душу Октава, он желал, чтобы его переубедили, хотя уже был готов броситься к ногам упрямицы.

– Вы назвали его земляком… Потому что когда-то встречались?.. Поклянитесь, что между вами ничего не было!

Дениза упорствовала в молчании, порывалась уйти, и Муре не выдержал – сорвался, выплеснув на нее свою боль: