Пена. Дамское Счастье [сборник Литрес]

– Как? Что ты знаешь? – рассердился Башляр. – Ничего ты не знаешь, мальчик мой; никто ничего не знает… Она только моя. Никто ее не видел. Никто к ней не прикасался… Держи руки подальше! – И, повернувшись к Дюверье, продолжал: – Уж вы-то, сударь, меня поймете, ведь у вас есть сердце. Навещая ее, я прихожу в такое умиление, что даже молодею. Наконец-то у меня появилось славное местечко, где я отдыхаю от всех этих потаскух… И знали бы вы, до чего хорошо она воспитана, как свежа, кожа нежная, словно лепесток, а что за плечи, бедра – не тощие, сударь, а кругленькие и крепенькие, что твой персик!

От прихлынувшей крови красные пятна на лице советника стали еще ярче. Трюбло и Гелен не сводили с дядюшки глаз; от вида его вставной челюсти с чересчур белыми зубами и стекающих с уголков губ струек слюны их обуревало желание отхлестать его по щекам. Как же так! Дядюшка, этот ходячий скелет, старый потаскун, постоянный гость грязных парижских притонов, эта развалина с огромным багровым носом, который один только и устоял между его отвислыми щеками, где-то скрывает невинную девушку с нежной, как цветок, кожей и марает ее своими былыми пороками, прикидываясь впавшим в детство добродушным старым пьяницей!

А тот совсем расчувствовался и, облизнув языком край рюмки, продолжал:

– В конце концов, единственная моя мечта – сделать это дитя счастливой. Но что тут скажешь, у меня растет брюшко, я ей в отцы гожусь… Слово чести! Если найду благонравного парня, отдам ее ему – но только чтобы женился, а не что-нибудь…

– Вы осчастливите двоих! – с волнением прошептал Дюверье.

В тесном кабинете становилось душно. На почерневшей от сигарного пепла скатерти расплывалось липкое пятно шартреза из опрокинутой рюмки. Всем требовалось выйти на свежий воздух.

– Хотите взглянуть на нее? – внезапно спросил дядюшка, поднимаясь.

Собравшиеся вопросительно переглянулись. Бог ты мой, да конечно же, они очень хотят, если только это доставит ему удовольствие. И от мысли, что там, у малютки этого старика, их в завершение вечера ждет волшебный десерт, в их деланом безразличии сквозило сластолюбивое удовлетворение. Дюверье только напомнил, что их ждет Кларисса. Однако Башляр, который после своего предложения сильно побледнел и разволновался, поклялся, что они даже не присядут; господа только глянут на нее и незамедлительно уйдут, незамедлительно. Сотрапезники вышли из ресторана и, пока Башляр рассчитывался, некоторое время постояли на бульваре. Когда старик появился, Гелен сделал вид, что не знает, где проживает особа:

– Ну что, дядюшка, вперед! Кстати, в какую нам сторону?

Башляра терзало суетное желание показать Фифи, но он опасался, как бы ее у него не похитили. Он посуровел. Встревоженно посмотрел налево, затем направо и наконец решительно заявил:

– Нет! Я не хочу.

Он заупрямился, не обращал внимания на шуточки Трюбло и даже не пытался придумать хоть какое-то объяснение своего решения. Пришлось всем направиться к Клариссе. Стояла прекрасная погода, так что в гигиенических целях, для пищеварения, было решено пройтись пешком. Довольно твердо держась на ногах, они двинулись по улице Ришельё, однако так переели, что тротуары показались им чересчур узкими.

Впереди вышагивали Гелен и Трюбло, позади плелись Башляр и Дюверье. Первый клялся второму, что ничуть не сомневается в нем: он показал бы ему свое сокровище, ибо знает советника как человека деликатного; однако – не правда ли? – все же очень неосмотрительно требовать от молодости слишком многого. Дюверье согласно кивал и, в свою очередь, поверил старику свои былые опасения касательно Клариссы. Поначалу он держал своих друзей на расстоянии; затем, когда любовница представила ему исключительные доказательства своей преданности, у советника вошло в привычку принимать приятелей в созданном ею премиленьком уютном уголке. О, что это за женщина! С головой на плечах, с большим сердцем, да вдобавок чуждая всякой грязи! Разумеется, кто-то мог бы упрекнуть ее в прошлых мелких грешках – но в те времена ее никто не направлял; однако, полюбив его, Дюверье, она вернулась к жизни добропорядочной женщины. Всю дорогу по улице Риволи советник все расписывал добродетели Клариссы и никак не умолкал, в то время как дядюшка, обиженный тем, что ему не удается ввернуть ни словечка о своей крошке, с трудом сдерживался, чтобы не сообщить Дюверье, что его Кларисса спит со всеми без разбору.

– Да-да, разумеется, – бормотал он. – Поверьте, сударь, самое драгоценное – это добродетель.

Дом на пустынной притихшей улице Серизе был погружен в дрему. Не приметив света в окнах четвертого этажа, Дюверье был озадачен. По привычке напустив на себя серьезный вид, Трюбло предположил, что в ожидании их Кларисса прилегла, а может, подхватил Гелен, играет со служанкой в безик на кухне. Они постучали. Неподвижное и ровное пламя газового рожка, освещавшее лестницу, придавало ей сходство с часовней. Ни шороха, ни вздоха. Впрочем, когда мужчины проходили мимо каморки консьержа, он тотчас вышел к ним:

– Сударь, сударь, возьмите ключи!

Дюверье замер на первой ступеньке.