Пена. Дамское Счастье [сборник Литрес]

– А что, мадам нет дома? – спросил он.

– Нет. Сударь… Э, постойте, возьмите свечу.

Консьерж протянул подсвечник, на исполненном подобострастия бледном лице мелькнула наглая, злорадная ухмылка. Ни молодые люди, ни дядюшка не произнесли ни слова. В полном молчании, понурившись, они гуськом поднимались по лестнице, и гулкий звук их шагов нескончаемо долго отдавался на тускло освещенных пламенем свечи унылых площадках. Шедший впереди Дюверье, озадаченный случившимся, механически, точно лунатик, переставлял ноги. Свеча в его дрожащей руке очерчивала на стене причудливую процессию из четырех теней, напоминавших сломанные марионетки.

На четвертом этаже советник почувствовал такую слабость, что никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Трюбло помог ему отпереть дверь. Звук повернувшегося в замке ключа гулким эхом разнесся на лестнице, словно под сводами собора.

– Вот черт! – пробормотал Дюверье. – Непохоже, что здесь кто-то живет.

– Как в пустой пещере, – заметил Башляр.

– Этакий фамильный склеп, – съязвил Гелен.

Они вошли. Первым, подняв свечу повыше, порог переступил Дюверье. В передней было пусто, исчезли даже вешалки. Пусто оказалось также в большой и малой гостиных: ни мебели, ни штор на окнах – вообще ничего. Дюверье, словно бы ища дыру, через которую все это вылетело, переводил ошеломленный взгляд с пола на потолок и озирал стены.

– Знатно обчистили! – не удержался от замечания Трюбло.

– Может, ремонт затеяли, – без улыбки возразил Гелен. – Надо бы заглянуть в спальню. Видимо, всю мебель перенесли туда.

Однако спальня тоже оказалась пуста и своей наготой напоминала уродливую и холодную безжизненность голой штукатурки, с которой сорвали обои. На полу, в том месте, где стояла кровать, остались зияющие дыры от разобранных металлических креплений балдахина; через полуоткрытое окно с улицы в комнату проникала сырость и убийственная пошлость улицы.

– Боже мой! Боже мой! – пролепетал Дюверье.

При виде места, где от матраса остался след на обоях, он расслабился и ему наконец удалось пустить слезу.

Дядюшка Башляр проявил отеческое участие.

– Ну же, крепитесь, сударь! – повторял он. – И со мной такое бывало, однако же, как видите, я не умер… Главное – сохранить честь, а уж на остальное плевать!

Советник покачал головой и прошел в туалетную комнату, а затем в кухню. Везде царил полный разгром. В туалетной была содрана клеенка, а в кухне даже выдернуты гвозди, на которых держались полки.

– Ну, это уж слишком, просто невообразимо! – пробормотал изумленный Гелен. – Могла хотя бы гвозди оставить.

Чрезмерно утомленный ужином и прогулкой, Трюбло начинал находить этот визит в опустевшее гнездышко довольно странным. Однако Дюверье, не выпуская из рук свечи, словно охваченный желанием с головой погрузиться в свое страдание, углубился в недра квартиры; так что остальные были вынуждены следовать за ним. Советник вновь обошел каждую комнату, захотел еще раз увидеть большую гостиную, малую гостиную и спальню, тщательно осветил и рассмотрел каждый уголок; тем временем следовавшие за ним гуськом приятели продолжали начавшееся на лестнице причудливое шествие, и их гигантские пляшущие тени странным образом населяли пустоту стен. В мрачной тишине гулко и печально раздавался звук их шагов по паркету. В довершение этой горестной картины квартира оказалась чисто убранной, ни клочка бумаги, ни пылинки – словно вымытая под сильной струей большая миска; консьерж с яростным усердием всюду прошелся своей метлой.

– Как хотите, а я больше не могу! – наконец объявил Трюбло, когда они уже в третий раз обходили гостиную. – Право слово, я дал бы десять су за стул.

Все четверо остановились.

– И когда же вы виделись с ней? – спросил Башляр.

– Вчера, сударь! – буквально выкрикнул Дюверье.

Гелен покачал головой. Вот черт! Похоже, она не стала мешкать, быстро управилась. Но тут раздался возглас Трюбло, который заметил на каминной полке засаленный съемный воротничок и надломленную сигару.

– Не горюйте, – смеясь, обратился он к советнику. – Она оставила вам кое-что на память… И так всегда.

Дюверье с внезапным умилением взглянул на воротничок и пробормотал:

– Двадцать пять тысяч франков на мебель… здесь было мебели на двадцать пять тысяч франков!.. Эх, да что там. Не о них я сожалею!

– Не хотите ли сигару? – перебил его Трюбло. – Нет? Тогда, если позволите… Она слегка порвана, но если налепить кусочек папиросной бумаги…

Он прикурил от свечки, которую все еще держал в руке советник. После чего опустился на пол возле стенки:

– Ну что же, хоть так посижу… Меня уже ноги не держат.

– Скажите на милость, – ни к кому не обращаясь, спросил Дюверье, – куда же она могла подеваться?