Пена. Дамское Счастье [сборник Литрес]

– Не представляется ли вам, что при нынешних обстоятельствах мне следовало бы помириться с женой?

– Полагаю, это было бы благоразумно, – согласился вынужденный что-то ответить Октав.

Тут Дюверье ощутил потребность повздыхать по поводу тестя. Человек такого большого ума, такого редкостного трудолюбия… Впрочем, будем надеяться, нам еще удастся его спасти.

Дверь на улице Шуазель была отворена, а перед квартиркой Гура топталась кучка людей. Жюли, направлявшаяся в аптеку, поносила этих господ, которые лучше подохнут от болезни, чем примут лекарство; это среди рабочих заведено поить своих горячим бульоном и ставить припарки. Вот уже добрых два часа старик задыхается у себя наверху, уже раз двадцать мог бы подавиться собственным языком, а его детки даже не потрудились сунуть ему в глотку кусочек сахара. Бессердечные люди, отвечал Гур, ничего не могут сделать собственными руками, да вдобавок чувствовали бы себя опозоренными, если бы поставили отцу клистир. А Ипполит усердствовал, описывая выражение лица мадам, когда она, с глупым видом и беспомощно повисшими руками, стояла перед бедным хозяином, вокруг которого хлопотала прислуга. Однако, увидев Дюверье, все умолкли.

– Ну, что там? – спросил он.

– Доктор ставит хозяину горчичники, – ответил Ипполит. – Насилу я его нашел!

Наверху в гостиной их встретила госпожа Дюверье. Она долго плакала, и ее глаза лихорадочно блестели под покрасневшими веками. Советник неловко обнял ее и прошептал:

– Клотильда, бедная ты моя!

Удивленная столь непривычным излиянием чувств, она отпрянула. Оставшийся стоять в дверях Октав все же расслышал, как супруг тихим голосом добавил:

– Прости меня… В этот горестный час забудем взаимные обиды… Видишь, я вернулся к тебе, и теперь уже навсегда… О, я жестоко наказан!

Клотильда ничего не ответила и высвободилась из его объятий. И мгновенно перед Октавом вновь превратилась в женщину, которая ничего не желает знать о поведении супруга:

– Я не стала бы тревожить вас, друг мой, ибо знаю, что это расследование по делу на улице Прованс не терпит отлагательств. Но я оказалась одна со своей бедой и сочла ваше присутствие необходимым… Мой бедный отец умирает. Пойдите к нему, с ним доктор.

Когда Дюверье удалился в соседнюю комнату, она подошла к Октаву, который, чтобы овладеть собой, встал возле рояля. Инструмент по-прежнему был раскрыт, на пюпитре остался сборник с ариеттой из «Земиры и Азора», и молодой человек сделал вид, что разбирает ее. Лампа все так же заливала мягким светом только угол большой комнаты. Госпожа Дюверье некоторое время молча смотрела на Октава; ее мучало беспокойство, которое в конце концов заставило ее отбросить привычную сдержанность.

– Он был там? – резким голосом спросила она.

– Да, сударыня.

– Ну, так что же произошло?

– Эта особа, сударыня, бросила его, прихватив всю обстановку… Я обнаружил его среди голых стен, со свечкой в руке.

Клотильда безнадежно махнула рукой. Она все поняла. На ее прекрасном лице появилось выражение отвращения и отчаяния. Мало того что отец вот-вот умрет, так надо же, чтобы это несчастье послужило предлогом для примирения с мужем! Она прекрасно знала: теперь, когда она совершенно беззащитна, Огюст повиснет на ней и, добросовестно относясь к своему долгу, в том числе и супружескому, заранее содрогалась при мысли о том, что не сможет избежать омерзительной обязанности. Госпожа Дюверье взглянула на рояль. Глаза застилали слезы, она только и смогла вымолвить Октаву:

– Благодарю вас, сударь.

И они вдвоем направились в спальню господина Вабра. Сильно побледневший Дюверье слушал доктора Жюйера, который вполголоса сообщал ему о состоянии больного. У старика тяжелый апоплексический удар; возможно, он протянет до завтра; однако на большее надеяться не приходится. В этот момент как раз появилась Клотильда; услышав этот приговор, она, прижимая к глазам скомканный и уже мокрый от слез платок, опустилась на стул. Однако нашла в себе силы спросить у доктора, сможет ли ее бедный отец хотя бы прийти в сознание. Доктор сомневался, но, словно догадавшись, что имеет в виду госпожа Дюверье, выразил надежду, что господин Вабр уже давно привел свои дела в порядок. Тут Огюст, который мысленно все еще пребывал на улице Серизе, как будто очнулся. Он взглянул на жену, а потом ответил, что господин Вабр о своих намерениях никому не сообщал. Так что лично он ничего не знает, разве что тесть обещал не забыть их сына Гюстава, особо упомянув его в завещании, чтобы отблагодарить супругов Дюверье, которые поселили его у себя. В любом случае, если завещание существует, оно будет найдено.

– Родные оповещены? – спросил доктор Жюйера.

– Ах, боже мой, нет! – пробормотала Клотильда. – Для меня это стало таким ударом!.. Моей первой мыслью было послать за мужем.